I
— Делия ходит сюда для тебя, только видеть красотку,
Тукка, нельзя: за порог муж не пускает ее.
— Делия ходит сюда для тебя, для меня — так не ходит:
Видеть и трогать нельзя — значит, она далеко.
Слышал я часто: придет, да что толку мне в этом известье?
Скажешь тому, для кого в дом воротилась она.
II
Любитель слов старинных, как керамика,
Британский Фукидид, чудак аттический,
Смешав и галльский тав, и мин, и сфин в одно,
Яд настоял на них братоубийственный.
III
Вот он, взгляни на него: на престол могучий воссевший
Славой он был вознесен выше небесных высот:
Мир огромный земель потрясал он грозной войною,
В Азии многих царей, много племен разгромил,
Рабства тяжелый ярем и тебе уже, Рим, он готовил —
Ибо весь мир остальной пал пред оружьем его, —
Но когда все охватила вражда, он рухнул в разгаре
Распри и тотчас же был изгнан из отчих земель.
Воля богини всегда такова, и ее мановенью
Лживое время спешит смертную участь предать.
IV
Где б ни носили меня перемены жизни превратной,
Сколько б ни видел я стран, сколько б ни встретил людей, —
Пусть я погибну, коль был кто-нибудь тебя мне дороже:
Можно ль милее тебя в мире другого найти?
Боги и сестры богов и прежде прочих Венера
Дали все блага тебе, Муза, как ты заслужил,
Все, чему рад Аполлон и стройный хор Аполлона:
Разве бывал человек, Муза, ученей тебя?
В мире сравнится ли кто с тобой приятностью речи?
Чистая Клио, и та хуже тебя говорит.
Хватит с меня и того, что себя ты любить позволяешь:
Где уж мне ждать, чтобы ты мне отвечал на любовь?
V
Прочь, риторы! Напыщенные прочь речи,
Что не росой ахейской, а водой полны!
Стилон, Варрон, Тарквитий — все вы прочь, племя
Грамматиков, заплывшее давно жиром!
Младенческие погремушки, прочь все вы!
Прощай и ты, о Секст, моих всех дум дума,
Сабин и все красавцы: паруса лодки
В блаженную направил я теперь гавань,
Ищу великого Сирона слов мудрых
И жизнь от всех забот освободить жажду.
Ступайте прочь, Камены, прочь, хоть мне милы
Всегда вы были прежде, признаюсь прямо,
Камены милые, и впредь в мои свитки
Заглядывайте лишь исподтишка, редко.
VI
Несчастнейшего зятя разнесчастный тесть
И Ноктуин-зятек, мозги дурацкие!
Неужто, глупостью твоей прижатая,
В деревне будет жить такая женщина?
Ну право, как про вас строка написана:
Вы все сгубили, зять и тесть преславные!
VII
Право, по совести я говорю, любезный мой Варий,
Чтоб мне пропасть, но меня этот малыш погубил.
Если же так говорить не велят мне правила, — ладно,
Я не скажу, но меня этот мальчишка сгубил.
VIII
Был ты Сиронов, клочок земли при бедной усадьбе
(Впрочем, хозяин такой был и тобою богат),
Ныне тебе и себя, и всех, кто мною любимы,
Если о родине вдруг вести услышу грустней,
Я поручаю: прими всех прежде отца и Кремоной
Новою стань для него, новою Мантуей стань.
IX
Молви немногое мне, но лишь с ведома яркого Феба,
Молви немногое, хор мудрых сестер Пегасид.
К нам победитель грядет, победного шествия гордость,
Славный везде, где лежит суша и плещут моря.
С варваром битва его наградила почетной добычей, —
Вот он, как Эрикс, могуч или как гордый Ойнид,
Но оттого он не стал в искусстве вашем ничтожней
И в хороводе святом место достоин занять.
Вот почему и меня больше прежнего мучит забота,
Что я могу о тебе, что для тебя написать?
Та, что меня больше всех устрашить должна бы причина,
Более всех, признаюсь, силы душе придала.
В свитки попало мои твоих немного созданий —
В них и афинян язык, в них и афинская соль, —
Песен, фригийца век, до грядущих доживши столетий,
Песен, пилосца век сроком достойных затмить.
В неге под тенью листвы широковетвистого дуба
В них Мелибей и Мерид рядом лежат, пастухи,
Сладостных песен они, чередуясь, стихи повторяют, —
Так ученый любил петь тринакрийский певец.
Каждый спешит из богов украсить твою героиню,
Каждая ей из богинь дар свой спешит поднести.
Счастье красавице той, что таким поэтом воспета:
Славой ее ни одна не посягнет превзойти.
Та ли, что в беге могла б победить Гиппомена проворство,
Если б ее не пленил дар золотой Гесперид,
Та ль, что была рождена из яйца лебединого Леды,
Та ли, что в небе блестит — Кассиопея сама,
Та ли, кого берегло скакунов крылоногих ристанье,
Но домогались кого юные греки толпой,
Душу и жизнь за нее отдавая отцу-нечестивцу,
Так что Элиды земля кровью влажнилась не раз,
Или Акрисия дочь, или царевна Семела, к которым
В молнии грозной, в дожде сам Громовержец сходил,
Или же та, надругавшись над кем, лишился пенатов
Отчих Тарквиния сын вместе с надменным отцом,
В те времена, когда Рим, избравший консулов первых,
Гордых господство царей кроткою властью сменил.
Много наград он питомцам своим вручал по заслугам:
Мощных Попликол не раз, славных Мессал награждал.
Надо ли мне вспоминать усердье в трудах непомерных,
Годы суровых боев, тяготы долгой войны?
Как на стан войсковой менял ты форум охотно,
Бился от сына вдали и от отчизны вдали?
Как терпеливо сносил то зной непомерный, то холод?
Как и на жестком кремне крепко ты мог засыпать?
Как под враждебной звездой по угрюмым морям проплывал ты,
Смелостью зиму не раз, смелостью шквал одолев?
Как, устремляясь вперед, бросался грудью ты в гущу
Грозных боев, не страшась общего бога войны?
Как то в Африку ты поспешал, к племенам вероломным,
То к быстротечным струям Тага, реки золотой,
И, один за другим войной тревожа народы,
Шел с победою ты за океанский предел?
Нет, не мне воспевать, не мне такие победы:
Как я отважусь? Едва ль смертным по силам та песнь.
Сами молву о тебе пронесут по целому свету,
Сами деянья твои славой украсят себя,
Мы же восславим лишь песнь, что с тобою создали боги:
Хор сладкогласный Муз, Кинфий, Аглая и Вакх.
Если стремиться к хвале из безвестности, если Кирены,
Если латинским стихом греческих высей достичь
Мог я, исполнились все мои желанья с избытком.
Этим довольствуюсь я. Что мне до черни тупой?
X
Сабин вот этот (он пред вами, странники!)
Клянется, что быстрейшим из погонщиков
Когда-то был он: по пути ли в Мантую,
Летя ли по дороге, легшей в Бриксию,
Двуколки обгонял и колымаги он.
Тому свидетель — Трифон, с ним соперничать
Никак не смогший, и подворье Церула,
Где он, Сабин, еще на службе Квинтия
Стриг ножницами мулам гривы жесткие,
Чтобы ярмо из бука Киторийского
Легко неслось выносливыми шеями.
Студеная Кремона, топи галльские,
Вы видели, вы слышали, вы знаете —
(Так говорит Сабин): во дни далекие
На ваших бродах увязал он по уши,
В болота ваши он поклажу сваливал,
От ваших стен окольными дорогами
Гонял он мулов под ярмом, то правыми,
То левыми копытами лягавшихся.
. . . . . . . . . . . . . . . .
К богам дорожным он мольбы о помощи
Не обращал: впервые им приносит он
Отцову сбрую с верною скребницею.
Все было и минуло. Ныне в консульском
Он восседает в кресле, посвятив свой лик
Вам, двое братьев, Кастор с братом Кастора.
XI
Кто из богов, Октавий, тебя у нас отнял? Иль правду
Молвят, что это с вином многое множество чаш?
— С Вами я пил, если в этом все зло. Но за каждым крадется
Участь своя. Так вина в чем же, скажите, вина?
— Будем писаньям твоим мы дивиться, историю Рима
Будем оплакивать мы, плача о смерти твоей.
Но уж не будет тебя. Отвечайте, превратные маны:
Есть ли какая отцу сына корысть пережить?
XII
Спесивый Ноктуин, мозги дурацкие!
Девицу за тебя, к которой сватался,
Спесивый Ноктуин, не бойся, выдадут.
Но как, спесивый Ноктуин, посватавшись,
Не видел ты: две дочки у Атилия?
Две дочки, и обеих он отдаст тебе.
Сходитесь все, сходитесь: свадьбу празднует
Спесивый Ноктуин, как должно, с кружкою.
Талассио! Талассио! Талассио!
XIII
Ты думаешь, я слаб, что не под силу мне,
Как встарь, пускаться по морю,
По всем путям и в зной, и в стужу следуя
Знаменам победителя?
Силен, силен я выношенной яростью,
И к бою рвется речь моя.
Зачем, наглец, достойный гнева Цезаря,
О собственных ли мерзостях,
О гнусной ли сестре, блуднице лагерной,
Меня неволишь лаяться?
Или о том, как ты мальчишкой с взрослыми
Задремывал в застолице,
И, вдруг взмокревши, слышал сзади пьяный хор:
«Талассио! Талассио!»
Что побледнел ты, бабень? или шуточки
Уже тебе не в шуточки?
Меня не взманят все твои Котитины
Оргические идолы,
Невмочь глядеть, как ты, обнявши жертвенник,
По-бабьи вертишь задницей,
Как ты кричишь среди вонючих грузчиков
Над тибрскими причалами,
Где барки, ставши в рыжем иле заводей,
С волной ущербной борются!
Я не взойду в харчевни компитальские
К горелым жирным кушаньям,
Которые запив водицей слизистой,
К жене-толстухе тащишься
И, ненавистный, давишься за счет ее
Горячими колбасами!
Попробуй возрази, попробуй вызовись!
А я еще по имени
При всех, блудливый Луций, назову тебя:
Стучи зубами с голоду,
Казнись беспутством братьев и распухшими
Ногами дяди-пьяницы,
И собственной, доступной всем утробою,
Распроклятой Юпитером!
XIV
Если начатый труд суждено мне будет закончить,
Ты, что в Пафосе живешь и в Идалийском краю,
Если римские все города с тобою троянский
Сын облетит, вознесен песней достойной моей, —
Знай, не картиной твой храм я украшу, не только лишь ладан
И плетеницы тебе в чистых руках принесу:
Скромный рогатый баран и телец, величайшая жертва,
В честь тебя окропит кровью огонь алтарей,
Мраморный рядом с тобой, о богиня, с пестрым колчаном,
Крыльям под стать расписным, встанет и сын твой другой.
О Киферея, приди: к тебе твой Цезарь взывает
И Суррентинский тебя кличет с Олимпа алтарь.
