I
Священна эта земля
И древний над ней дозор;
Бурлящей крови напор
Поставил башню стоймя
Над грудой ветхих лачуг —
Как средоточье и связь
Дремотных родов. Смеясь,
Я символ мощи воздвиг
Над вялым гулом молвы
И, ставя строфу на строфу,
Пою эпоху свою,
Гниющую с головы.
II
Был в Александрии маяк знаменитый, и был
Столп Вавилонский вахтенной книгой плывущих
по небу светил;
И Шелли башни свои – твердыни раздумий —
в мечтах возводил.
Я провозглашаю, что эта башня – мой дом,
Лестница предков – ступени, кружащие каторжным
колесом;
Голдсмит и Свифт, Беркли и Бёрк брали тот же
подъем.
Свифт, в исступленье пифийском проклявший сей мир,
Ибо сердцем истерзанным влекся он к тем, кто унижен
и сир;
Голдсмит, со вкусом цедивший ума эликсир,
И высокомысленный Бёрк, полагавший так,
Что государство есть древо, империя листьев
и птах,-
Чуждая мертвой цифири, копающей прах.
И благочестивейший Беркли, считавший сном
Этот скотский бессмысленный мир с его
расплодившимся злом:
Отврати от него свою мысль – и растает фантом.
Яростное негодованье и рабская кабала —
Шпоры творческой воли, движители ремесла,
Все, что не Бог, в этом пламени духа сгорает
дотла.
III
Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамою расчерчен;
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем.
На этом самом месте, хмуря брови,
Стоял палач, творящий свой обряд,
Злодей наемный и тупой солдат
Орудовали. Но ни капли крови
Не запятнало светлого луча.
Тяжелым смрадом дышат эти стены!
И мы стоим здесь, кротки и блаженны,
Блаженнейшей луне рукоплеща.
IV
На пыльных стеклах – бабочек ночных
Узоры: сколько здесь на лунном фоне
Восторгов, замираний и агоний!
Шуршат в углах сухие крылья их.
Ужели нация подобна башне,
Гниющей с головы? В конце концов,
Что мудрость? Достоянье мертвецов,
Ненужное живым, как день вчерашний.
Живым лишь силы грешные нужны:
Все здесь творится грешными руками;
И беспорочен только лик луны,
Проглянувшей в разрыв меж облаками.
