Вождь Амру, десница халифа Омара,
Вихрем набег на блаженную землю Египта;
Новое благо он нес ей: новую веру
В Бога единого и в Магомета пророка.
Грозно учил победитель упорных гяуров,
Правды света не зрящих в Коране довечном.
Много их было; путь не тысячьми, тмами
Жертв устилал правоверный вождь аравийский.
Грады и веси пылали; по долгой осаде
Пала одна из столиц: поход на другую.
Скрылся Нил под судами с припасом воинским;
Строи конных и пеших, шатры уже с поля
Сняв, сложили на мсков; остался единый,
Пышный: как храм снаружи, снутри же как небо.
Сто невольников черных безмолвно, недвижно
Ждут, чтобы вышел и знак им подал владыка;
Вмиг, муравьи рабочие, снимут и с ношей
Вслед побегут, от коня не отстанут, чтоб вмиг же,
Где пожелает почить, раскинуть от зноя.
Вот уже солнце взошло, и, кончив молитву,
Вышел Амру со своим ичогланом любимым;
Ласково отдал эмирам привет и промолвил:
«Чада пророка, веры правой светила!
Если б глас я имел, как петел бессмертный,
Звонким пением слышный до неба седьмаго,
Собрал бы рать и всем сказал мусульманам,
Что чрез избранных вас и другим возвещаю.
Путь наш отселе к морю, на град нечестивый.
Древле его построил Скандер великий,
Греческий царь; потом овладели квириты.
Купля богатая в нем и злату нет счета;
Книг же богопротивных столько, что дважды
Сами неверные жгли их: огня недостало.
Там, как в аде, гнездились все ложные веры:
Служба египтян скотам, и солнцу проклятых
Персов кровосмесителей, эллин и Рима
Блудные басни, сирский смрад и евреи;
Грех истребим живописных, как грех изваянных,
Груду нелепых письмен сожжем пред Кораном:
Сходное с ним бесполезно, несходное вредно;
Вечная слава нам внуков избавить заразы.
Град же злочестный в пример другим да погибнет;
Стены и зданья сгладим с песчаным поморьем,
Жителям смерть. Доныне щадил я неверных;
Брал в неволю мужей и дев их в гаремы,
Малых детей просвещал ученьем Ислама;
Но отвергли мой дар слепцы Скандерона:
Казнь им, и женам, и старцам, сосущим младенцам.
Так я поклялся, эмиры, и войску велите
Также поклясться — Богом, великим пророком.
Всё я сказал, идите. А вы, эфиопы,
Псы! сбирайте шатер и коней подавайте».
Бросились все к давно желанной работе;
Но чуть верхний намет слегка колыхнулся,
С самого входа, сквозь кисти шелковых подборов
Порхнула с шумом голубка и вдаль не помчалась;
Всё над шатром носили сизые крылья
Робкую птицу, вьющуюсь быстро кругами.
«Стой! — вскричал повелитель; все руки опали. —
Лестницей станьте пред входом один на другаго».
Раб ближайший припал, руками над первым
Подняли двух, и трёх, и четвёртого. «Будет, —
Молвил Амру. — Селим, ичоглан мой прекрасный,
Сядь на псов и взгляни: не гнездо ли голубка
Там под навесом свила? Увидишь и скажешь».
Отрок с разбега пяти эфиопам на плечи
Прыгнул и сел; поник к земле и шатнулся
Столп их живой, но трепетных вмиг под собою
Справил черных коней смеющийся всадник:
Горе им, если б сронили любимца владыки!
«Чудо! — вскричал он, — и гнездо, и пташки живые.
Только сегодня пробились малютки из яиц;
Голодны, бедные, писком просят подачи:
Жаль их, владыко! Как бы гнезда не разрушить?»
«Милый Селим, — ответил Амру, — мне довольно
Было бы просьб твоих; ты знаешь, отказа
Нет никогда им; но, кроме их, матери птицы
Рушить гнезда не хочу: в нем счастья примета.
Голуби ж более всех пернатых любезны
Нам, человекам: мало, что за море вести
Носят друзей гонцы воздушные наши;
Ангел Божий сам беседу с пророком
Вёл чрез голубку: для верных — птица святая.
Грех не дать птенцов ей выкормить к жизни;
Жизнь есть Божий дар: в нем люди не властны.
Бог им судил под моим родиться наметом:
Пусть же в нем возрастут и Бога прославят;
Вместе прославим и мы, и здесь, где раскинут
Ратный шатер, построим мечеть для молитвы.
Слушать, рабы! доколь возвращуся, не двигать
С места шатра; блюдите денно и нощно
Целость его, а пуще гнездо голубицы.
Хищных птиц и гяуров гоните стрелами.
Живы чтоб были птенцы и безвредны; иначе
Убыль пера с виновных взыщу головою.
Едем, Селим!.. Но конь твой из белого чёрный
Стал от брызгов: тину рыл он копытом;
Конюх, не счистив, тебе и подвел; не боится
Рук твоих пес: ты слишком с презренными кроток».
Молвил, поехал; Селим же остался. Повинный
Конюх устами прилип к ноге ичоглана,
Чаял прощенья; но отрок замыслил другое:
Дважды кружил дуговидною саблей дамасской
Острой, на ловкий удар намахивал руку;
В третий, привстав над седлом и наметив на шею,
Срезал с плеч: двенадцатилетняя сила!
Тело само упало, голову сбросил
Спешно всадник ногой, чтоб нежную обувь
Кровь не сквернила; взглянул на труп, улыбнулся,
Крикнул коню и помчался вдогоню владыки.
