Фасты (Книги 4-6) — Овидий

Книга четвертая

«Будь благосклонна к певцу, — я сказал, — мать обоих Эротов!»
И повернула ко мне эта богиня лицо:
«Что уж тебе до меня? Ты привык уже к песням погромче!
Или в груди у тебя старая рана болит?»
«Знаешь ты рану, богиня!» Она улыбнулась, и тотчас
Все засияло тогда небо с ее стороны.
«Ранен я или здоров, разве я твое знамя оставил?
Ты — мой вечный удел, я твое дело вершу.
В юные годы по-юному я безобидно резвился;
Ныне для скачки моей шире простерлись поля:
О временах и началах пою по старинным анналам,
И о заходах светил и о восходах в ночи.
Петь об апреле пора мне, о месяце, славном тобою:
Знаешь, Венера, что твой так же он, как и певец».
Ласково тронув виски мои миртом киферским, богиня
Молвила: «Что ж, доведи дело свое до конца!»
Я вдохновлен! Ход дней предо мною внезапно открылся;
Пусть же теперь мой корабль с ветром попутным идет.

Если, однако, тебя течение дней занимает,
Цезарь, то месяц апрель дорог быть должен тебе:
В месяце этом тебя высокая честь осияла,
Стал он твоим, когда ты в род именитый вошел.
Илии сын и отец рода римского, год расчисляя,
Это узрел и к своим предкам тебя приобщил.
Так же как первое дал Ромул место суровому Марсу,
Первопричине того, что появился на свет,
Родоначальнице он Венере за ряд поколений
Место второе решил в месяцах года отдать.
И, расчисляя в веках своего представителей рода,
В предках своих он дошел даже до самых богов.
Он ли не знал, что Дардан был сын Атлантиды Электры
И что Юпитер ее сделал своею женой?
Трос, Эрихтония сын, Дардану приходится внуком;
Тросом рожден Ассарак, Капис рождается вслед;
Дальше родился Анхиз, и, ложем его не гнушаясь,
Матерью сына его стала Венера сама.
Так появился Эней благочестный, который чрез пламя
Вынес святыню и с ней вынес отца на плечах.
Вот и Юла звучит наконец счастливого имя;
Юлии в нем обрели с предками-тевкрами связь.
Постум был сыном его, рожденным средь леса густого,
И у латинян он был Сильвием прозван — «Лесным».
Был он, Латин, твой отец. За Латином следовал Альба,
Следом за Альбой идет в перечне этом Эпит.
Снова он сыну дает троянское Каписа имя,
И таким образом он стал твоим дедом, Кальпет.
А за тобой Тиберин наследует отчее царство, —
Он, говорят, потонул в Тускской пучине потом.
Все ж увидал он и сына-Агриппу и Ремула-внука;
Ремулу (так говорят) молния смерть принесла.
После идет Авентин, по которому названо место,
Так же как холм; а за ним Прока стал царством владеть.
Следом Нумитор идет, его братом был грозный Амулий,
Дети Нумитора: дочь Илия, сын его Лавз.
Лавз погиб от меча Амулия; Илия стала
Марсу подругой: Квирин с Ремом — ее близнецы.
Марса с Венерой Квирин почитал как отца и как матерь,
И заслужил он того, чтобы поверить ему!
А для того, чтоб его потомки запомнили это,
Определил он богам отчим два месяца в ряд.

Впрочем, названье апрель получил едва ль не от греков,
Давших богине любви имя от пены морской.
Не удивляйся, что вещь называется греческим словом,
Ибо Великой была Грецией наша земля.
С целой толпой моряков Эвандр в Италию прибыл,
Прибыл туда и Алкид — греки и тот и другой.
На Авентинском лугу паслось стадо палиценосца,
Богу давала питье Альбула в знойные дни.
Грек и Неритий герой: свидетели тут лестригоны
Так же как мыс, что досель мысом Цирцеи зовут.
И Телегона уже и влажного Тибура стены
Встали на новой земле от арголических рук:
Прибыл сюда и Галес, гонимый роком Атридов, —
Имя его, говорят, носит фалисков земля;
К ним Антенора прибавь, побуждавшего к миру троянцев,
И Диомеда: он был, Давн-апулиец, твой зять.
После пожара уже троянского, вслед Антенору
Прибыл Эней и принес в наши он земли богов;
С ним был сопутник Солим, с фригийской выходец Иды,
Имя которого днесь стены Сульмона хранят,
Стены Сульмона, моей, Германик, прохладной отчизны, —
Горе мне, как далеко это от Скифской земли!
Как же теперь я далек… Но оставь свои жалобы, Муза:
Скорбные песни чужды лире священной твоей.
Зависти есть ли предел? Иные хотели, Венера,
Этого месяца честь вовсе отнять у тебя!
Но ведь в апреле всегда оперяется почва травою,
Злой отступает мороз, вновь плодоносит земля.
Вот потому-то апрель несомненно есть месяц Венеры
И доказует, что ей должен он быть посвящен.
Право, достойна она полновластно править всем миром
И никому из богов власти такой не дано:
Правит она небеса, и землю, и отчие воды,
При появленье своем все подчиняя себе.
Всех породила она богов несчислимые сонмы,
Все осенила она севы полей и лесов.
Все сопрягла воедино дикарские души людские
И научила любви женский и мужеский род.
Что пернатых плодит по ветвям, как не сладкая похоть?
Как без нежной любви мог нарождаться бы скот?
Бьется с бараном баран бодающим рогом, но он же
Остережется побить лобик любимой овцы.
Бык, нагоняющий страх на выгонах всех, во всех рощах,
Телку стремится догнать, дикость и буйство забыв.
Эта же сила хранит все живущее в водных глубинах
И наполняет моря множеством рыб без числа.
Первой она убедила людей бросить дикие нравы,
Первой внесла чистоту и обходительность в мир.
Первую песню сложил, говорят, неутешный любовник
Ночью, не данной ему, пред запертыми дверьми.
Гордую деву моля, мужи обрели красноречье:
Каждый оратором стать должен был в деле своем.
Тысячи хитрых искусств любовь создала: для успеха
Много уловок нашлось, прежде неведомых нам.
Разве осмелимся мы у Венеры отнять ее месяц?
Нет, никогда! Удались прочь, безрассудная мысль!
Но хоть везде ее власть и храмы ее повсеместно,
В городе нашем права этой богини сильней.
Римлянин, Трое твоей была Венера оплотом,
Вскрикнув, когда ей впилось в нежную руку копье;
И при троянском судье она двух богинь победила
(Ах! не хотелось бы мне напоминать им о том!)
И Ассарака слыла снохой, так что Цезарь великий
Мог несомненно своим пращуром Юла считать.
Нету удобней поры никакой, чем весна для Венеры:
Вся расцветает земля, все отдыхают поля,
Травы, пробившись, ростками глядят из почвы на воздух,
А из разбухшей коры выбила почки лоза.
Этой прекрасной поры прекрасная стоит Венера
И потому-то и здесь следом за Марсом идет.
И по веленью ее пускаются в отчее море,
Зимних угроз не страшась, с гнутой кормой корабли.

1 апреля. Календы

Лация жены, невестки, все чтите богиню, равно как
Вы, кто ни лент, ни одежд длинных не смеет носить.
С мраморной шеи ее золотые снимите мониста
И драгоценности все: надо богиню омыть.
Высушив шею, ей вновь золотые наденьте мониста,
Свежие надо цветы, свежую розу ей дать.
Вам повелела она себя вымыть под миртом зеленым,
А почему так велит, знайте: причина ясна.
На побережье, нагая, она свои кудри сушила;
Тут подглядела ее наглых сатиров толпа.
Это заметив, свое она тело миртом прикрыла:
Скрылась из глаз и велит это и вам повторять.
Знайте еще, почему Мужской Фортуне вы ладан
Курите там, где вода теплой струею течет.
Женщины входят туда, свои покрывала снимая, —
Всякий заметен порок в их обнаженных телах, —
Все это скроет из глаз мужей Мужская Фортуна,
Если ее умолить, ладаном ей покурив.
Не упусти же и мак растереть с молоком белоснежным,
Не позабудь и про мед, выжав из сотов его:
Ибо когда отвели Венеру ко страстному мужу,
Это она испила, ставши супругой, питье.
Ласковой речью Венере молись: на ее попеченье
И красота, и нрав, и целомудрие жен.
Было при пращурах так, что римлянки стыд позабыли:
К старице Кумской тогда все обратились отцы.
Храмы велела она возвести в честь Венеры, — и вот уж
Стала Венера с тех пор женские нравы блюсти.
Будь же к Энея сынам, богиня-красавица, вечно
Ты благосклонна, храни толпы невесток твоих!

Я говорю, а грозящий подъятым хвостом заостренным
Вот уже стал Скорпион в водах зеленых тонуть.

2 апреля

Близится ночи конец, и румяниться начало небо
Снова, и в росной заре слышатся жалобы птиц.
Полусгоревший потух у прохожего факел дорожный,
И за работу свою вновь принялся селянин.
Плечи отца облегчать начинают от ноши Плеяды:
Семь их считается, но видят обычно их шесть.
Иль потому, что лишь шесть к богам восходили на ложе —
Ибо Стеропа была Марса женой, говорят,
Майю, Электру, Тайгету увлек всемогущий Юпитер,
Мужем к Келене Нептун и к Алкионе пришел;
Ну, а седьмая сошлась Меропа со смертным Сизифом,
Стыдно ей, и потому прячется вечно она;
Иль потому это так, что троянской разрухи Электра
Видеть не в силах и лик свой заслоняет рукой.

4 апреля. Мегалезийские игры в честь Матери Богов
Трижды пускай небеса на оси обернутся извечной,
Трижды коней запряжет и распряжет их Титан, —
Тотчас затем запоет берекинтская флейта кривая
И поведет чередой праздник Идейская Мать.
Полумужчины пойдут, ударяя в пустые тимпаны,
Грянут кимвалы, о медь медью ответно звеня;
И на бессильных плечах поедут носилки с богиней
Стогнами Рима, и вой будет по всем сторонам.
Сцена гудит, начинаются игры. Смотрите, квириты:
Полные тяжеб суды ныне умолкнуть должны.
Надо о многом спросить, но пронзительной меди звучанье
Боязно мне и кривой лотос пугает, свистя.
«Как мне, богиня, узнать?» На ученых внучек Кибела
Глянула тут и помочь мне повелела она.
«Ради богининых слов, питомицы вы Геликона,
Молвите мне, почему радостен ей этот шум?»
Так я сказал. Эрато отвечала (а месяц Киферин
Назван ведь, как и она, именем нежной любви):
«Было Сатурну дано предсказание: лучший властитель,
Скипетра будешь лишен будущим сыном своим.
Он же, страшась своего, рожденного им же потомства,
Чревом безмерным своим всех поглощает сынов.
Горестна Рея была, что в своей плодовитости слезной,
Выносив столько детей, матерью быть не могла.
Только когда родился Юпитер (вся древность — свидетель,
Верь же старинной молве и про сомненья забудь), —
Камень, в свивальнике свит, в божественной скрылся утробе
И таким образом был роком обманут отец.
Ида крутая с той самой поры огласилася звоном,
Чтоб в безопасности мог громко младенец кричать.
В гулкие били щиты, стучали в порожние шлемы, —
Это куретов был долг и корибантов толпы.
И представляя, как встарь они укрывали младенца,
Свита богини гремит медью и бьет по щитам.
Бьют вместо шлема в кимвал, а вместо щита по тимпанам;
Но, как и раньше, звучит флейты фригийский напев».
Смолкнул а муза, а я: «Как дает ей свирепое племя
Львов непривычным ярмом гривы свои отягчать?»
Я замолчал, а она: «Укрощает их дикость богиня —
Видишь ты это и сам по колеснице ее».
«Но почему же главу тяготит ей венец башненосный?
Разве впервые она башни дала городам?»
Муза кивнула. «А как, — спросил я, — себя изувечить
Дикий явился порыв?» Муза ответила так:
«Отрок фригийский в лесах, обаятельный обликом Аттис
Чистой любовью увлек там башненосицу встарь.
Чтобы оставить его при себе, чтобы блюл он святыни,
Просит богиня его: «Отроком будь навсегда!»
Повиновался он ей и дал ей слово, поклявшись:
«Если солгу я в любви — больше не знать мне любви!»
Скоро солгал он в любви; и с Сагаритидою нимфой,
Быть тем, кем был, перестал. Грозен богини был гнев:
Нимфа упала, когда ствол дерева рухнул, подрублен,
С ним умерла и она — рок ее в дереве был.
Аттис сходит с ума, ему мнится, что рушится крыша;
Выскочил вон и бежать бросился к Диндиму он.
То он кричит: «Уберите огонь!», то: «Не бейте, не бейте!»,
То он вопит, что за ним фурии мчатся толпой.
Острый он камень схватил и тело терзает и мучит,
Длинные пряди волос в грязной влачатся пыли.
Он голосит: «Поделом! Искупаю вину мою кровью!
Пусть погибают мои члены: они мне враги!
Пусть погибают!» Вскричал и от бремени пах облегчает,
И не осталося вдруг знаков мужских у него.
Это безумство вошло в обычай, и дряблые слуги,
Пряди волос растрепав, тело калечат себе».
Так аонийская тут объяснила премудро Камена
В красноречивых словах корни безумия мне.

«Но, вдохновляя мой труд, расскажи мне, откуда ж богиня
К нам снизошла? Иль всегда в городе нашем жила?»
«Диндим, Кибелу, ключи родниковые Иды прелестной,
Так же как весь Илион, Матерь любила всегда.
В дни же, как Трою Эней перенес в Италийские земли,
Чуть и богиня за ним на корабли не взошла;
Но, усмотрев, что судьба еще не зовет ее в Лаций,
Не пожелала она области бросить свои.
После ж, как пятый пошел уже век могуществу Рима,
Вставшего гордой главой над покоренной землей, —
Жрец на Евбейские тут посмотрел роковые заветы
И, посмотрев, прочитал в них таковые слова:
«Матери нет, и сыскать, о Римлянин, должен ты Матерь,
А как придет, ты ее чистой рукою прими!»
В недоуменье отцы, предписания не разумея,
Кто эта матерь и где надо ее разыскать.
Надо Пеана спросить. «Вы ищете Матерь Бессмертных, —
Молвил он, — надо искать вам на Идейской горе».
Шлют туда знатных людей. Владел тогда Фригии скиптром
Аттал: авзонским мужам в помощи он отказал.
Чудо свершилось: земля с продолжительным дрогнула громом,
Из тайников раздался голос богини самой:
«Быть увезенной хочу! Поспеши мою волю исполнить.
Рим — это место, где все боги должны пребывать!»
В ужасе Аттал и: «В путь, говорит, отправляйся, богиня,
Нашею будешь: ведь Рим — дедов фригийских страна!»
Тотчас стучат топоры, и несметные падают сосны, —
Так и фригийский рубил их благочестный беглец, —
Тысячи трудятся рук, и в покое, расписанном ярко
Жженою краской, везут Матерь Богов на ладье.
Бережно с нею плывут по волнам ее сына родного,
Длинный проходят пролив, Фриксову знавший сестру,
Мимо Ретея плывет она хищного, мимо Сигея,
И Тенедоса и вдоль Эетиона твердынь.
Лесбос уже позади, принимают богиню Киклады,
Справа остался Карист, мелью дробящий волну,
Пересекает в пути и море Икара, где крылья
Он потерял, а волнам имя оставил свое.
Слева оставила Крит, а справа воды Пелопа
И на Венерин святой остров Киферу плывет.
До Тринакрийских пучин дошла она, где закаляют
Крепко железо в воде Бронт, Акмонид и Стероп.
Вдоль африканских плывет берегов, Сардинию видит
Слева и вот подошла вплоть к Авзонийской земле.
В Остию, где Тиберин, разделив свои надвое воды,
Может свободно бежать, в море открытое вплыв,
Всадники все и сенат величавый, с толпой вперемешку,
Встретить приходят ладью к устьям тирренской реки.
Вместе с ними идут их матери, дочки, невестки,
Также и девы, каким вверен священный огонь.
Сил не щадя, за причальный канат потянули мужчины,
Лишь чужеземный корабль против теченья пошел.
Засуха долго была, трава выгорала от жажды,
И на болотистом дне крепко застряла ладья.
Люди приказа не ждут, усердно работает каждый,
И помогают рукам, громко и бодро крича.
Точно бы остров, засел корабль посредине залива:
Чудом изумлены, люди от страха дрожат.
Клавдия Квинта свой род выводила от древнего Клавса,
Был ее облик и вид знатности рода под стать.
И непорочна была, хоть порочной слыла: оскорбляли
Сплетни ее и во всех мнимых винили грехах.
Ей и наряд, и прическа, какую она все меняла,
Были вредны, и язык вечных придир — стариков.
Чистая совесть ее потешалась над вздорами сплетен, —
Но ведь к дурному всегда больше доверия в нас!
Вот появилась она меж достойнейших в шествии женщин,
Вот зачерпнула рукой чистой воды из реки,
Голову трижды кропит, трижды к небу возносит ладони
(Думали все, кто смотрел, что помешалась она),
Пав на колени, глядит неотрывно на образ богини
И, волоса распустив, так обращается к ней:
«О небожителей мать плодоносная, внемли, благая,
Внемли моим ты мольбам, коль доверяешь ты мне!
Я не чиста, говорят. Коль клянешь ты меня, я сознаюсь:
Смертью своей пред тобой вины свои искуплю.
Но коль невинна я, будь мне порукою в том предо всеми:
Чистая, следуй за мной, чистой покорна руке».
Так говоря, за канат она только слегка потянула
(Чудо! Но память о нем даже театр сохранил):
Двинулась Матерь Богов, отвечая движеньем моленью, —
Громкий и радостный крик к звездам небесным летит.
До поворота реки идут (где, как встарь говорили,
Был Тиберина дворец); влево свернула река.
Ночь наступала; канат к дубовому пню привязали,
И, подкрепившись едой, все погружаются в сон.
День наступает; канат от дубового пня отвязали,
А перед этим в огне ладан вскурили богам,
И увенчали ладью, и заклали телку без пятен,
Что не знавала ярма и не познала любви.
Место есть, где Альмон впадает быстротекущий
В Тибр и теряет свое имя в могучей реке:
Там поседелый от лет и порфирою жрец облаченный
И госпожу, и ее утварь в Альмоне омыл.
Воют сопутники, визг неистовый флейты несется,
И под обмякшей рукой бубны тугие гудят.
Клавдия всех впереди выступает с радостным ликом,
Зная, что честь ее днесь подтверждена божеством.
Через Капенские в город богиня вступает ворота,
И под дождем из цветов шествует пара телиц.
Назика встретил ее. Кто ей выстроил храм, неизвестно;
Август его обновил, а перед этим — Метелл».
Смолкла, сказав, Эрато. Но тут я спросил ее снова:
«Но почему для нее медная мелочь нужна?»
«Медные деньги собрал народ Метеллу на стройку
Храма, — сказала она, — этот обычай блюдут».
«Поочередно зачем одни других приглашают
Чаще тогда на пиры и угощают гостей?»
«Так как сменяла жилье Берекинтия очень удачно,
То, по примеру ее, ходят все из дому в дом».
Я уж готов был спросить, почему Мегалезские игры —
Первые в Риме у нас; но (угадав мою мысль)
Так мне сказала она: «Богов породившей дается
Первое место, и ей первую честь воздают».
«Но почему же скопцы ее носят прозвание галлов,
Коль от Фригийской земли Галлия так далека?»
«Между Келенским текут хребтом и зеленой Кибелой
Воды сводящей с ума, Галлом зовомой реки.
Бесится каждый, кто пьет ее воду: бегите, кто хочет
В здравом остаться уме, — бесится каждый, кто пьет». —
«Ну, а пристойно ли нам, — я спросил, — деревенскую тюрю
Ставить на стол госпожи? Ты не откроешь ли мне?»
«Цельным всегда молоком в старину кормились и тою
Зеленью, что на земле без обработки росла.
Вот и смешайте вы зелени тертой да белого сыра:
Древней богине мила древняя эта еда».

5 апреля. Ноны

Завтра, лишь только блеснет Паллантова дочь и прогонит
Звезды с небес, а Луна снежных коней отпряжет,
Всякий, кто скажет: «В сей день на холме посвящен был Квирина
Храм Фортуны Благой», — будет наверное прав.

6 апреля

В третий день (помнится мне) были игры, и некий со мною
Рядом сидевший старик так обратился ко мне:
«В сей знаменательный день на Ливийском морском побережье
Цезарь коварную рать гордого Юбы разбил.
Цезарь вождем моим был, у него получил я трибуна
Чин и горжусь, что моя должность идет от него.
Здесь я как воин сижу! А ты здесь сидишь, потому что
В мирное время вошел ты в децемвиров число».
Поговорили бы мы, но внезапный дождь разлучил нас,
Чаши небесных Весов хлынули ливнем с высот.

Прежде, однако, чем день последний окончится зрелищ,
В море с небес низойдет с звездным мечом Орион.

10 апреля

Сразу за тем, когда Рим осветит заря величавый
И когда Фебу звезда место уступит свое,
Весь переполнится цирк богов многочисленным сонмом
И состязаться начнут кони, как ветер летя.

12 апреля. Цереалии

Игры Цереры идут. Объяснять их причину не надо:
Щедрость богини ясна и очевидна для всех.
Первые люди травой вместо хлеба питались зеленой,
Той, что давала всегда без обработки земля;
То вырывали ростки живучие прямо из дерна,
То поедали листки нежные с верха дерев.
Выросли желуди. Их отыскав, люди стали довольны:
Великолепную дуб твердый еду им давал.
Первой Церера людей приучила к улучшенной пище,
Желуди им заменив снедью полезней для них.
Шею склонять под ярмо она им волов приучила,
Вспаханным глыбам земли солнце увидеть дала.
Сделалась ценною медь, а железа тогда и не знали:
О, если б можно его было сокрыть от людей!
Миролюбива Церера; просите и вы, поселяне,
Вечного мира для нас и миротворца вождя.
Полбой богиню почтить и крупинками надобно соли,
Ладана зерна сжигать на вековых очагах.
Если же ладана нет, зажигайте смолистые ветви:
Просит Церера себе малых, но чистых даров.
Не закалайте волов, жрецы, подоткнувши одежды:
Вол — это пахарь; колоть праздную надо свинью.
Пусть занесенный топор подъяремную шею не тронет,
Пусть скотина живет, вечно трудясь над землей!

Срок подошел: изложу я тебе похищение девы:
Многое знаешь, но есть кое-что внове тебе.
Остров Тринакрия есть, он три скалистые мыса
Выдвинул в море, по ним носит название он.
Любит Церера его. Ее городов там не мало
И плодородный средь них город, что Энной зовут.
Матери вышних на пир собрались к Аретусе холодной
И белокурая к ней с ними Церера пришла.
В сопровожденье подруг, как бывало всегда, ее дочка
Бегала тут по своим, ног не обувши, лугам.
Место укромное есть там в овраге сыром и тенистом,
Где бьет росистый ручей, падая с верху скалы.
Сколько есть в мире цветов, все цветы были там на поляне.
Как расписная, была в пестром уборе земля.
Только увидев цветы, она закричала: «Подруги,
Все набирайте со мной полны подолы цветов!»
Девичьи рады сердца дающейся в руки добыче:
Не замечая трудов, все за работу взялись.
Полнит кошницы одна, из веток сплетенные ивы,
Та отягчает подол, пазуху эта свою,
Первая рвет ноготки, другую прельстили фиалки,
Третья ногтем спешит мака подрезать цветы;
Этих манит гиацинт, а тех влекут амаранты,
Донник хорош и тимьян, ягодник и розмарин.
Множество собрано роз, а есть и цветы без названий.
Крокусы ищет сама, белые лилии рвет,
Вот, собирая цветы, она все дальше уходит,
Вот уже нет никаких с нею сопутниц теперь.
Дядя увидел ее и, увидев ее, похищает —
Мчится он в царство свое с нею на синих конях.
Тут закричала она: «Меня похищают, на помощь,
Милая мама!» — и рвет платье на нежной груди.
Быстро уносится Дит, торопятся Дитовы кони,
Трудно им долго терпеть свет непривычный дневной.
Свита ровесниц кричит, кошницы наполнив цветами:
«Эй, Персефона, скорей наши подарки прими!»
Нет ответа. Они оглашают пронзительным криком
Горы и горестно бьют голые груди рукой.
Вопль их Цереру сразил, едва подходившую к Энне:
«Горе! — богиня кричит. — Дочь моя, где же ты, где?»
Мчится она без ума, как фракийские, слышно, менады
Носятся, космы волос на голове распустив.
Словно мать мычит о тельце, что от вымени отнят,
И порожденье свое ищет везде по лесам,
Так и богиня свой вопль удержать не может и мчится
Всюду, начав от твоих, Энна, лугов и полей.
Дальше идет, на следы девичьей ступни нападает
И отпечаток родной видит на почве она.
Может быть, тут и конец ее наступил бы блужданью,
Ежели свиньи кругом не истоптали бы все.
Через поля Леонтин, вдоль быстрой воды Аменана
Мчится она и твои травы минует, Ацид;
Быстро Киану прошла и тихие воды Анапа
И неприступный для всех, Гела, твой водоворот.
Вот и Ортигии нет, миновала Мегару, Пантагий
И побережье, куда льет свои воды Симет,
Нет и пещер, где киклопы повыжгли над кузнями своды,
Сзади остался залив, выгнутый в виде серпа;
Гимеры с Дидимой нет, Тавромения нет, Акраганта
Нет и Мелана с его паствой священных быков.
На Камерину идет, и к Тапсу, и к долу Гелора,
И к Эрицинской горе, той, что на запад глядит.
К Пелориаде затем, к Лилибею идет и к Пахину —
Трем рогам, трем углам на треугольной земле.
Всюду, куда ни придет, оглашает окрестности скорбным
Плачем, — такой издает птичка по Итисе плач.
То «Персефона!» кричит, то «дочка моя!» она кличет,
Попеременно зовет то Персефону, то дочь.
Ни Персефона Церере, ни матери дочь не ответит,
И замолкает в тиши имя и той и другой.
А пастуха увидав, землепашца застигнув за плугом,
Тот же вопрос: «Видел ты деву, бежавшую здесь?»
Смерклось, смешались цвета, и все окуталось темной
Тенью, и сторожевых больше не слышно собак.
Вот перед ней над Тифоновой пастью возвысилась Этна:
Пламенем пышет гора, почву сжигая кругом.
Два сосновых ствола зажигает, как факел, Церера:
Вот почему по сей день факелы в честь ее жгут.
Мрачный таится там грот, в изъеденной созданный пемзе,
Место, куда не зайдет ни человек, ни зверье.
Здесь запрягла, зауздав, она пару змей в колесницу
И по поверхности вод, посуху будто, летит.
Сирты минует, тебя, засевшая в Занкле Харибда,
Вас, нисейских собак, чудищ для всех моряков;
По Адриатике мчится, минует Коринф у двуморья
И достигает твоей, Аттика, твердой земли,
Здесь лишь присев на скалу холодную в тяжкой печали
(У кекропидов скала Скорбной зовется досель),
Много дней провела под небом она неподвижно,
Перенося и луну, и проливные дожди.
Жребий дан каждой земле: где теперь Элевсин у Цереры,
Там в те давние дни жил престарелый Келей,
Желуди там Келей собирал и плоды ежевики
И к своему очагу из лесу хворост носил.
Девочка-дочка двух коз со взгорья домой загоняла,
А в колыбели лежал хилый ребенок больной.
«Мама! — воскликнула дочь (богиню растрогало имя
Матери) — что здесь одной делать в пустыне тебе?»
Стал и старик, и, хоть тяжко стоять под ношей, он просит
Не погнушаться войти в хижину скромную к ним.
«Нет, — говорит она, — нет!» Притворилась старухой и, скрывши
Волосы легким платком, так отвечает ему:
«Вечно будь счастлив, отец! У меня же похищена дочка.
Жребий твой моего лучше гораздо, увы!»
Так сказала и, будто слеза (а ведь боги не плачут),
Светлая капля на грудь теплую пала ее.
Плачет и добрая дочь, и старый отец вместе с нею,
И говорит наконец вот что достойный старик:
«Пусть же вернется к тебе твоя дочь, о которой ты плачешь!
Встань, не гнушайся, прошу, хижиной жалкой моей».
«Ладно, веди! — говорит богиня, — меня убедил ты».
С камня встает и пошла следом за старцем она.
Спутнице тут поведал отец, что сын его болен:
Вовсе не спит и своей хвори не в силах избыть.
Намереваясь войти под скромную кровлю жилища,
В поле она набрала мака снотворных плодов,
Но, набирая (молва говорит), их коснулась устами,
Вовсе забывшись, и тем голод слегка уняла.
Так как она свой пост прервала с наступлением ночи,
То и жрецы ее пост держат до первой звезды.
Переступивши порог, она видит глубокое горе:
При смерти мальчик, и нет на исцеленье надежд.
Матери «здравствуй!» сказав (ее Метанирою звали),
Благоволила в уста мальчика поцеловать.
Бледность сходит с лица, на глазах возвращаются силы, —
Вот из божественных уст сила какая идет! —
Весел весь дом, то есть трое: и мать, и отец, и сестрица:
Все они вместе, втроем, и составляли семью.
Тотчас же ставят на стол молочный творог, простоквашу,
Яблоки и золотой, в сотах хранившийся мед.
Яства не тронув, дает благая Церера младенцу
Мака снотворного сок с теплым испить молоком.
Полночь была, и кругом все было спокойно и тихо:
Тут Триптолема она крепко прижала к груди.
Трижды погладив его и промолвив три заклинанья,
Три заклинанья, каким смертный не должен внимать,
Мальчика тело в очаг, на еще не остывшие угли
Хочет она положить, чтобы очистить огнем.
Нежная тут просыпается мать и, в ужасе вскрикнув:
«Что с тобой?» — из огня вдруг вырывает дитя.
Ей богиня в ответ: «Ты преступницей стала невольно —
Страх материнский мои тщетными сделал дары:
Будет он смертным теперь, но первым пахарем будет,
Первый высеет хлеб, первым плоды соберет».
Молвила так и, себя за облаком скрыв, ко драконам
Вышла Церера и в путь по небесам понеслась.
Суния мыс позади, и спокойная гавань Пирея,
И берега, что лежат с правой руки от нее.
Дальше в Эгейскую зыбь направляется, видит Киклады,
К хищной Ионии мчит и к Икарийским брегам.
По азиатским летит городам, стремясь к Геллеспонту,
И то туда, то сюда в сторону правит свой путь.
То она видит страну собирающих ладан арабов,
Индию, Ливию, то знойной Мерои пески;
То к гесперийским летит она Рену, Родану, Паду
Или к могучим струям Тибра грядущего мчит.
Смею ли вслед? Нельзя перечислить пути ее страны:
Не был Церерой забыт край ни один на земле.
Бродит и в небе она по созвездьям, не тонущим в море,
Так обращаясь к звездам хладного края небес:
« Звезды Паррасии! Вы ведь можете знать все на свете,
Ибо в пучине морской не исчезаете вы,
Матери бедной мою обнаружьте вы дочь Персефону!»
Молвила так, и такой дан ей Геликой ответ:
«Ночь неповинна: спроси о похищенной дочери Солнце,
Солнце ведает все, что совершается днем».
К Солнцу идет, но в ответ она слышит: «Напрасны исканья:
С братом Юпитера дочь в третьей державе царит».
Долго стенала она и так Громовержцу сказала,
А на лице у нее горькая виделась скорбь:
«Если ты помнишь еще, от кого родилась Прозерпина,
То и тоску ты о ней должен со мною делить!
Целый я мир обошла, чтоб узнать про ее похищенье, —
Но и доселе она в прежнем томится плену.
Но Персефона моя недостойна хищника-мужа
И не такого себе зятя готовили мы.
Если б Гигант победил, разве хуже мне, пленнице, было б,
Нежели стало сейчас, в век, когда царствуешь ты?
Он безнаказан. Пускай! Я отмщенья не требую; пусть он
Дочь мне вернет и свою этим искупит вину».
Ей в утешенье вину извиняет любовью Юпитер
И говорит ей: «Ведь зять нам не позорен такой!
Я не знатнее его: моя держава на небе,
Водами правит мой брат, хаосом брат мой другой.
Но коль упорствуешь ты и воля твоя непреклонна
И коль решила рассечь узы супружества ты,
Я постараюсь помочь, если дочь твоя все голодает,
Если же нет, то навек быть ей Плутону женой».
В Тартар, приказ получив, на крыльях летит Жезлоносец
И, возвратившись скорей, чем ожидали, донес:
«Девы похищенной пост, — сказал он, — уже разрешился:
Взявши гранатовый плод, съела она три зерна».
Впала в отчаянье вновь, точно снова похитили дочку,
Бедная мать и в себя долго прийти не могла.
И говорит: «Дольше жить не могу я в небесных чертогах:
В доле Тенара теперь мне обитать повели!»
И удалилась бы в глубь, коль не дал бы клятвы Юпитер
В том, что шесть месяцев в год в небе останется дочь.
Только тогда прояснилось лицо и душа у Цереры
И увенчал ей главу вновь из колосьев венок.
Вновь породили поля на земле изобильную жатву
И поместился едва весь урожай в закромах.
Белое все по душе Церере: наденьте одежды
Белые в праздник ее; темная шерсть не про нас.

13 апреля. Иды

В иды апрельские чтим Юпитер у нас Победитель;
В этот день ему храм некогда был посвящен.
В этот же день, если я не ошибся, во славу народу
Римскому был заложен нашей Свободы чертог.

14 апреля

В утро грядущего дня, мореплаватель, в гавань укройся:
Западный ветер тебя в море настигнет и град.
Хоть, несмотря и на град, бушевавший тогда при Мутине,
Наголову разбил Цезарь все войско врагов.

16 апреля

После Венериных ид, когда третье утро настанет,
Надо, понтифики, вам стельную «форду» заклать.
«Фордой» корову зовут, что беременна, но не телилась:
«Форда» от «ферре» — носить, так же как «фетус» — телок.
Ныне беременен скот, беременна почва весною,
А плодовитой земле плодная жертва под стать.
В храме Юпитера часть, а тридцать коров закалают
В курии: льется там кровь полным, широким ручьем.
Только лишь вынули плод из нутра материнского чрева,
Тотчас бросают куски мяса на дымный алтарь,
А сожигать там телят поручают старшей весталке,
Чтобы народ очищать пеплом в Палилиев день.
Стали при Нуме-царе бесплодны труды земледельцев —
Все их мольбы к небесам были напрасны тогда.
То ли засушлив был год, то ли дули холодные ветры.
То ль постоянный лил дождь и затоплялись поля;
Часто хозяев в обман зеленями вводили посевы
И бессемянный овес рос в бороздах полевых,
Или до времени скот порождал скороспелое племя,
Или давила овца новорожденных ягнят.
Лес престарелый стоял, топорам дровосеков запретный,
И Меналийскому он был посвящен божеству:
Из лесу бог подавал ответы спокойно безмолвной
Ночью. Нума в лесу двух закалает овец,
В жертву Фавну одну, другую сладостной Дрёме,
И на земле постелил шкуру и той и другой.
Дважды обрызгал он пряди волос родниковой водою,
Дважды оплел он виски буковых веток листвой,
И, воздержась от любви, воздержась от животного мяса,
Ни единым кольцом не украшая перста,
Грубой одеждой укрыт, растянулся на свежем руне он,
В благочестивых словах бога молитвой призвав.
Между тем, осенив чело свое тихое маком,
Ночь подступает, за ней черные тянутся сны;
Вот появился и Фавн, руно попирая копытом,
И одесную изрек он таковые слова:
«Смертью, о царь, двух коров умолить тебе следует Землю:
Пусть же телица одна в жертву отдаст две души».
Ужасом царь пробужден, о виденье он думает странном:
Тайна приказа темна и непонятна ему.
Тут обретает его в лесу дорогая супруга
И говорит: «Надо взять стельной коровы нутро!»
Стельной коровы приплод приносят в жертву; обилен
Стал этот год, родили щедро и скот и земля.
Этому дню поспешить Киферея однажды велела
И приказала быстрей мчаться ретивым коням,
Чтобы как можно скорей получил императора званье
Юноша Август за то, что победил он врагов.

18 апреля

Но миновало уже после ид и четвертое утро,
И увлекает к себе ночью Дорида Гиад.

19 апреля. Цереалии

По удаленье Гиад, когда третье засветится утро,
Порознь будут стоять в Цирке упряжки коней.
Но почему в этот день лисиц выпускают, зажегши
Факелы им на хвостах, надобно мне объяснить.
Почва Карсеол совсем холодна, для маслин непригодна,
Но для посева хлебов очень она хороша.
Там путешествовал я по родимой земле Пелигнийской,
Малой, но вечно сырой из-за дождей проливных.
К старому другу я в дом вошел, как бывало обычно,
В час, когда распрягал Феб утомленных коней.
Многое друг рассказал, как и прежде, и то мне поведал,
Что пригодиться могло в начатом мною труде.
«В этой равнине, — сказал и мне показал на равнину, —
Скромно селянка жила с мужем суровым своим.
Он обрабатывал там свое поле, работая плугом,
Иль искривленным серпом, или двузубой киркой;
Дом подметала жена, стоявший на крепких подпорках,
Да под наседку клала яйца, цыплят выводя,
Иль собирала грибы для еды и зеленую мальву,
Иль разводила огонь в малом своем очаге;
Не покладая рук, она ткала постоянно
И запасалась всегда теплой одежей к зиме.
Был у нее и сынок, по малому возрасту резвый:
Ведь миновало ему только двенадцать годков.
Раз в ивняке на краю их усадьбы словил он лисицу:
Множество птицы она за загородкой крала.
Пленницу он обмотал кругом соломой и сеном
Да и поджег, но лиса вырвалась прямо из рук,
И, убежав, заронила огонь на хлебные нивы;
Ветер подул и раздул с гибельной силой пожар.
Кончилась эта беда, но память о ней сохранилась:
Ныне в Карсеолах строг вечный запрет на лису;
А в искупление жгут в Цереалии чучело лисье,
И погибает оно так же, как хлеб погибал».

20 апреля

Утром, как только взглянуть на земные выйдет просторы
Алая Мемнона мать на розоцветных конях,
Солнце покинет вождя руноносного стада, что предал
Геллу, и Солнцу вослед тучные жертвы несут.
То ли Тельца славят здесь, то ль Телицу, узнать невозможно:
Видно переднюю часть, задняя скрыта от глаз.
Будь это знак Тельца или знак Телицы, — однако,
Как там Юнона ни злись, он знаменует любовь.

21 апреля. Парилии

Кончилась ночь, и встает Аврора. Парилии надо
Петь: не напрасно, коль мне Палес на помощь идет!
Палес благая, певца вдохнови ты пастушеских таинств,
Если могу я почтить праздник твой песней своей.
Я ведь и пепел тельца, и бобовые стебли рукою
Полной тебе приносил как очистительный дар;
Я ведь и через костры, по три в ряд разожженные, прыгал,
И окропляли водой с ветви лавровой меня.
Благословляет мой труд богиня: из гавани вышла
В море ладья, и надул ветер мои паруса.
С девственного алтаря проси курения, тополь:
Веста подаст тебе дар, Веста очистит тебя.
А для курений пойдет кровь коня и пепел теленка;
Третьим пустой черенок твердого будет боба.
Сытых очисти овец при первых сумерках, пастырь,
Землю водой окропи, веткой ее подмети,
Зелень повсюду вплети и ветвями увей ты овчарни,
Двери укрась и повесь длинный венок на косяк.
Чистая сера пускай голубым разносится дымом,
И от дымящейся пусть серы заблеет овца.
Жги ты мужские еще маслины, сосну, можжевельник,
Пусть посреди очагов лавр, загораясь, трещит.
Пшенные пусть пироги пойдут с корзинкою проса:
Эта особенно снедь сельской богине мила.
Яства прибавь и кувшин молока и, раздав эти яства,
Палес лесную моли, теплым почтив молоком:
«Ты позаботься, скажи, о скоте и хозяевах стада,
Чтоб никакого вреда не было стойлам моим!
Коль в заповедник забрел, иль под деревом сел я священным,
Иль ненароком овца траву щипала с могил,
Если ступил я на место священное, если от взоров
Нимфы бежали моих или бог-полукозел,
Если мой нож нарезал ветвей в раскидистой роще,
Чтоб захворавшей овце листьев в лукошко нарвать, —
Ты уж меня извини! А когда идет град, не преступно
Будет скотину свою к божьим навесам пригнать.
Коль взбудоражил прудки, вы простите, пожалуйста, нимфы,
Что мой копытами скот воду вам всю замутил.
Ты же, богиня, для нас охрани родники, родниковых
Нимф умоли, призови в рощах живущих богов:
Да не заметим дриад, не подсмотрим купален Дианы
Или же Фавна, когда в полдень траву он примнет.
Хвори от нас отгони: пусть здравствуют люди и стадо
И не болеют ничем наши сторожкие псы.
Пусть без урона стада с утра и до вечера будут,
И не оплачу я шкур, содранных волком с овец.
Пусть злобный голод уйдет, пусть травы и листвы будет вдоволь,
Вдоволь воды, чтоб омыть тело и жажду унять;
Полное вымя пусть брызжет, пусть сыр мне приносит доходы,
Пусть на моем решете соком сочится творог;
Будь баран похотлив, а самка его многоплодна,
Чтобы по стойлам моим множество было ягнят;
Шерсть вырастает пускай такая, что пальцев не ранит
Женских и будет всегда мягкой для ловкой руки!
Все это сбудется пусть, а мы ежегодно богине
Палес, как все пастухи, будем месить пироги».
Так богине молись и скажи это раза четыре,
Ставши лицом на восток, руки росою омыв.
Братину взяв, молоком белоснежным наполни, как чашу
Ты для питья, и к нему сусла багряного влей;
И через кучи потом на огне трещащей соломы
Мчись, оттолкнувшись ногой в ловком и быстром прыжке.
Это обычай. Теперь объяснение дать ему надо,
Но я колеблюсь: ведь все разное тут говорят.
Все вычищает огонь, из руды выжигает металлы,
Не потому ль и овец чистит он, и пастухов?
Иль потому, что в вещах противные спорят стихии,
Не примиряясь никак: боги огня и воды,
Объединили отцы их друг с другом, считая ль, что надо
Вслед за кропящей водой тела касаться огнем?
Иль что в них жизнь и ее теряет изгнанник, а жены
В браке находят, и в том — сила огня и воды?
Видят здесь также намек, в котором я сомневаюсь,
На Фаэтона и весь Девкалионов потоп.
Иль говорят, что когда пастухи били камень о камень,
То неожиданно вдруг вспыхнула искра из них;
Первая сгасла, но вот от второй загорелась солома:
Не потому ль и пошло пламя Парилий у нас?
Или, скорей, благочестный Эней ввел этот обычай,
Ибо огонь, отступив, дал побежденному путь?
Нет, вероятней всего, что при основании Рима
Ларов из старых домов к новым несли очагам:
При перемене жилищ шалаши полевые сжигались
И погорали в огне хижины прежние все;
Скот прыгал через огонь, и прыгали с ним и селяне, —
В день рождества твоего, Рим, вспоминают о том.

Самое место певца вдохновит: основания Рима
Близится день. О Квирин, дай мне дела твои петь!
Брат Нумитора был уже предан заслуженной казни,
Весь пастуший народ братьев вождями признал.
Объединить надо было селян и стены построить
Братьям, но спор начался: кто эту стройку начнет?
«Нечего спорить, — сказал тогда Ромул, — нам между собою:
Птицы вернее решат, вот мы и спросим у птиц!»
Так и решили. Один пошел на лесистый Палатий,
И поспешает другой на Авентин поутру.
Рем видит птиц шестерых, а Ромул — двенадцать. Решилось
Дело, и Ромул тогда града властителем стал.
День был назначен, чтоб плуг прочертил основание стенам.
Палесы праздник настал: в день этот начали труд.
Вырыт глубокий ров, плодов насыпали в яму
С почвою вместе, ее с поля соседнего взяв.
Ров наполняют землей, алтарь над зарытым возводят
И зажигают огонь в полном плодов очаге.
Города стены потом намечает движение плуга,
Что белоснежный влечет с белою телкою бык.
Голос раздался царя: «Зиждителю града, Юпитер,
Маворс родитель и мать Веста, внемлите вы мне!
Также внимайте и вы, все боги, которых мы славим:
Благословите, молю, вы начинанье мое!
Да долговечным сей град над землею владыкою будет,
Да покорятся навек запад ему и восток!»
Так он молил, и слева ему отозвался Юпитер
Грома ударом, с небес молнией слева сверкнув.
Знаменью рады, кладут основанье граждане граду,
И над землею растет новая быстро стена.
Строящих Целер бодрит: сам Ромул призвал его к делу,
«Пусть это будет, — сказав, — Целер, заботой твоей.
Пусть никто не шагнет через стены иль вырытый плугом
Ров: коль найдется наглец, — ты его смерти предай».
Рем же, не зная о том, смеяться над низкой стеною
Начал, спросив: «Ты народ этой укроешь стеной?»
И перепрыгнул. Его ударил заступом Целер,
И оросилась земля кровью его, смельчака.
Царь же, об этом узнав, сдержал набежавшие слезы,
И, хоть болело в груди сердце о брате родном,
Плакать не стал он у всех на глазах, сохранил свою стойкость:
«Так да погибнет, сказал, враг, что чрез стены шагнет!»
Но, повелев похороны начать, уж не мог удержать он
Плача, и стала видна скрытая к брату любовь.
Над погребальным одром склонясь с поцелуем, сказал он:
«Ты, против воли моей брат мой погибший, прости!»
Перед сожжением он умастил тело Рема, и то же
Фавстул сделал, и с ним Акка, власы распустив.
Плакали все, кто потом получили имя квиритов.
Вот наконец подожжен был похоронный костер.
Так этот город возник (кто этому мог бы поверить?),
Земли который прижмет победоносной пятой.
Царствуй над всеми и будь великому Цезарю поддан
Вечно, и роду его отпрысков многих подай!
Сколько тебе ни стоять, возвышаясь над миром покорным,
Пусть ничто никогда плеч не превысит твоих!

23 апреля. Виналии

Палес я пел, а теперь воспеть я Виналии должен:
Только один разделил эти два праздника день.
Девы доступные, празднуйте праздник во славу Венеры!
Держит Венерина власть много прибытку для вас.
Требуйте, ладан куря, красоты у нее и успеха,
Требуйте вы у нее шуток и вкрадчивых слов.
Свейте своей госпоже венки из мирта и мяты,
Свейте пучками кугу, розами их оплетя!
Надо вам всем у Коллинских ворот собираться во храме:
По сицилийскому храм этот был назван холму.
Некогда Клавдий Марцелл, с бою сильные взяв Сиракузы,
В той же войне полонил Эрикс, Венерин приют.
Увезена была в Рим Венера по слову Сивиллы
И предпочла, чтоб ее чтили во граде родном.
Но почему на Виналиях чествовать стали Венеру,
И почему этот день также Юпитеру свят?
Чтобы решить, кому стать латинской зятем Аматы,
Бились Турн и Эней. С Турном этруски пошли.
Знатен Мезенций, их вождь, и неистов на поле сраженья,
Страшен он был на коне, пешим еще был страшней.
Рутулы с Турном его на свою привлечь постарались
Сторону, но возразил так им надменный этруск:
«Стоит немало моя мне доблесть: свидетели раны
Вместе с оружьем, что я кровью своей обагрял.
Просишь о помощи ты, удели же ты мне и награду
Малую: первое дай бочек латинских вино!
И не помедли: твой дар, мое же дело — победа.
Как возликует Эней, если откажешь мне ты!»
Рутулы дали обет. Мезенций вооружился,
Вооружился Эней, вышнего бога моля:
«Сбор винограда царю тирренскому дан, но, Юпитер,
Ты от латинской лозы весь урожай соберешь!»
Лучший обет одолел. Повержен Мезенций огромный
И недостойной своей грудью на землю упал.
Осень настала, грязна от ногами растоптанных гроздьев,
И бережется вино в должный Юпитеру дар.
Праздник Виналий пришел: Юпитер его принимает
И причисляет к своим радостно праздникам он.

25 апреля. Робигалии

Только неделя одна до конца остается апреля,
На середине уже вешнего времени бег.
Овна уже не ищи, Афамантовой смертного Гелле:
Дождь в эту пору идет, в небе является Пес.
Как возвращался однажды я в Рим той порой из Номента,
На середине пути белую встретил толпу.
Фламин шел в этот день в стародавнюю рощу Робиги,
Чтобы овцы на огне жечь и собаки нутро:
Тотчас же я подошел, чтобы знать и об этом обряде;
Фламин же твой, о Квирин, молвил такие слова:
«Злая Робига, щади посевы Церериных злаков,
Дай им над почвой качать нежные стебли свои!
Всходам дай возрастать под сиянием звезд благосклонных
Вплоть до того, как они станут годны для серпов.
Сила твоя велика: ведь хлеб, пораженный тобою,
Грустный сочтет селянин горькой потерей своей.
Ветры и ливни не так хлебам губительны будут,
Да и мороз не такой зернам урон принесет,
Как если влаги лишит посевы знойное солнце:
Это, богиня, твоей ярости гибельный знак.
О, пощади, и не тронь ты всходов шершавой рукою,
И не губи урожай: мощь твоя ведома всем!
Нежных посевов не ржавь, суровое ржавь ты железо —
То, что губит людей, прежде всего ты губи.
Лучше грызи ты мечи со всем вредоносным оружьем:
Нет в нем нынче нужды, в мире господствует мир.
Острый заступ, двузубец кирки, сошник изогнутый,
Ваше время — блестеть, время оружий — ржаветь.
Если же кто обнажить забытый клинок пожелает,
Пусть он увидит, что меч крепко приржавел к ножнам.
Ты же Цереру не мучь! Свои поселянин обеты
Может тебе исполнять, даже когда тебя нет».
Так он сказал. В деснице его был плат длинношерстый,
Чаша с чистым вином, ладана полный ларец.
Ладан, вино и овечьи кишки приносит он в жертву
С мерзким (видел я сам) гнусной собаки нутром.
А на вопрос мой, зачем эта новая, странная жертва,
Фламин ответил: «Узнай, что за причина ее.
В небе есть пес, Икарий по имени; лишь он восходит,
Мучится в жажде земля и засыхает посев.
Ради небесного пса на алтарь возлагают собаку,
И лишь название «пес» к смерти приводит ее».

28 апреля. Флоралии

После того, как Тифона жена, покидая супруга,
Трижды в пространство небес светлый свой лик подняла,
Тотчас богиня идет в своих венках многоцветных:
Сцена открыта опять вольностям шуток срамных.
Празднество Флоры пойдет, вплоть до майских календ продолжаясь:
Там я о них и скажу, ныне же труд мой важней.
Веста, прими этот день! В родном принимается доме
Веста: так учредил наш справедливый сенат.
Фебу часть дома дана, другая отводится Весте,
Третья же часть дворца Цезарю принадлежит.
Лавр Палатина, живи! Обрамленные дубом, живите
Дома покои! В себе трех вы храните богов.

Спросите вы, откуда пошло имя месяца мая?
Наверняка не могу этого я объяснить.
Точно как путник стоит в сомненье, не зная, в какую
Сторону надо идти на перекрестке дорог,
Так же и я, когда мне объяснений приводится много,
Выбрать одно не могу: в этом обилии — вред.
Вы укажите мне путь, Аганиппиной ключ Гиппокрены
Музы хранящие — след пенный Медузы коня!
Спор у богинь начался. Из них Полигимния первой
Молвила; прочие все молча внимают словам.
«Кончился Хаос, и натрое мир разделился впервые,
И мироздание все в новые виды вошло:
Тяжко осела земля и моря за собой притянула,
А в высочайшую высь легкое небо взвилось.
Солнце и звезды тогда вознеслись, невесомые, в небо,
Вспрыгнули кони Луны вышние тропы топтать.
Но ни земля небесам, ни Фебу прочие звезды
Не уступали: почет был одинаковый всем.
Часто, бывало, престол, который, Сатурн, занимал ты,
Кто-то из низших божеств рвался отнять и занять,
И покушался пришлец на широкую грудь Океана,
И заточенная шла в дальний Фемида предел,
Вплоть до поры, когда Честь и Почет, с его ликом спокойным,
Не сочетали свои в браке законном тела.
Мощь породили они, Майесту, что властвует миром, —
Еле родиться успев, стала могучей она
И на высокий воссела престол на средине Олимпа,
В золоте вся заблистав пурпуром ярких одежд.
Были с ней Совесть и Страх, да и все высочайшие боги
Согласовали свой лик с нею, воссевшею там.
Тут же проникло в умы уваженье к почетному званью:
Стали достойных ценить, гордость и спесь отложив.
Многие годы такой порядок держался на небе,
Вплоть до того, как с твердынь свергнут старейший был бог.
Дикое племя Земля породила — чудовищ-гигантов,
Дерзко посмевших напасть и на Юпитеров дом;
Тысячу рук им дала, и змей вместо ног отрастила,
И приказала: «На бой против великих богов!»
Горы они громоздить до звездных высот начинают
И угрожают войной трону владыки небес.
Громом с небесных твердынь Юпитер по ним ударяет
И на зачинщиков он их же громады валит.
Мощь под защитой оружья богов сохраняет величье
И ограждает с тех пор силу свою и почет.
Мощь — Майеста теперь сопрестольна Юпитеру в высях,
Предоставляя ему власть без насилья держать[].
Мощь блюдет и почтенье к отцам и честь материнства,
Мощь охраняет пути отроков юных и дев.
Мощью и фаски даются властям, и курульное кресло,
Мощь побеждает врага и торжествует триумф».

Кончила слово свое Полигимния: речь одобряют
Клио с Талией, чья песнь громко под лиру звучит.
Дальше Урания речь начинает; все замолчали,
Только один лишь ее голос был слышен теперь:
«Некогда высший почет стариковским присущ был сединам
И уваженье внушал старцев морщинистый лоб.
Марсово дело вели и отважно на войнах сражались
Юноши, стойко своих оберегая богов.
Старость, по силам слабей и оружьем владеть неспособна,
Часто давала совет мудрый отчизны сынам.
В курию доступ открыт был только одним престарелым:
Право сенатором стать возраст спокойный давал.
Только старейшина правил суды, и был узаконен
Возраст, с которого был доступ открыт к должностям.
Старший шел меж двоих молодых, и они не роптали,
А при одном молодом шел он поближе к стене.
Разве кто-нибудь смел говорить непристойно при старших?
Нет: всегда старики строго пристойность блюли.
Ромул за этим смотрел: он избранных старцев отцами
Назвал, препоручив им в новом городе власть.
Старшие саном, они получили названье “майоры”,
А потому и пошло именование “Май”.
Да и Нумитор сказал, может быть: “Дай, Ромул, сей месяц
Старцам”. И не посмел деду противиться внук.
Верной порукой такой старикам предоставленной чести
Служит июнь: получил имя по юношам он».

Тут Каллиопа, плющом перевив небрежные кудри,
Первая в хоре своем так начала говорить:
«Некогда взял Океан, омывающий водами землю,
Тифию в жены себе, — ту, чьим отцом был Титан.
Дочь их Плейона, вступив в брак с небо держащим Атлантом,
В этом браке (идет слава) Плеяд родила.
Майя из них красотой сестер своих превосходила
И от владыки богов плод, говорят, понесла.
На кипарисом поросшей Киллене она породила
Сына, который летать мог на крылатых ногах.
Чтят его быстрый Ладон и огромный Менал, и повсюду
Люди в той древней стране, созданной раньше Луны.
Некогда прибыл Эвандр, из Аркадии изгнанный, в Лаций,
Вместе с собой привезя и аркадийских богов.
Там, где стоит теперь Рим, глава мира, был луг и деревья,
Малое стадо овец да кое-где шалаши.
“Стойте! — воскликнула тут пророчица, матерь Эвандра, —
Здесь, на месте села, встанет державная власть!”
Матери внял, провидице внял герой нонакрийский,
И на чужой стороне остановился пришлец.
Таинствам многим потом, — первым делом, двурогого Фавна
И крылоногого он бога, — народ обучил.
Ты, козловидный Фавн, — божество полуголых луперков,
Что очищают пути людные шкурой овец;
Ты же, хранитель воров, первый лирник изогнутой лиры,
Матери имя своей месяцу ты даровал.
И не одну ее ты почтил: семь струн твоей лиры
Обозначают число всех семизвездных Плеяд».

Вот Каллиопы слова; и с ними согласны Камены.
Как же мне быть? Ведь рассказ каждой меня убедил.
Пусть Пиэриды со мной одинаково будут любезны,
Я же доверье свое поровну всем отдаю.

1 мая. Календы. Ларалии

Пусть от Юпитера песнь начинается. Первой же ночью
Встанет звезда, что была у колыбели его.
Козочка эта, что дождь предвещает, — из града Олена:
Ей небеса даровал бог за ее молоко.
Славной на Крите была, говорят, Амалфея-наяда, —
Нимфа, которою был спрятан Юпитер в лесу.
Там у нее и коза из стад, пасомых на Дикте,
С двойней козляток была, на заглядение всем:
Пара высоких рогов у нее над спиной загибалась,
А ее выменем мог быть сам Юпитер вскормлен.
Бога питала, но вот о дерево рог обломила
И половину своей тут потеряла красы.
Нимфа тот рог подняла, повила его свежей травою
И до Юпитера уст полным плодов поднесла.
Он же, когда воцарился в выси, на престоле отцовском
Сев, и ничто не могло выше Юпитера стать, —
Сделал кормилицу он и кормилицы рог плодоносный
Звездами: рог и досель имя хранит госпожи.

В мая календы алтарь был воздвигнут хранителям-Ларам
И изваяния с ним малые этих богов.
Курием он посвящен, но давно уж от ветхости рухнул —
Даже и камни порой долгая старость крушит.
Имя «хранителей» им потому присвоено было,
Что охраняет их взор все, за чем смотрят они.
Нас они берегут, соблюдают и города стены,
С нами всегда, и во всем помощь они подают.
Но у подножия Ларов стоит из камня собака —
Как объяснить, почему вместе здесь Лары и пес?
Вместе хранят они дом и оба хозяину верны;
За перепутьем следит Лар, и собака следит.
Оба сгоняют воров — и Лар и Дианина стая,
Бдительны Лары всегда, бдительны также и псы.
Долго повсюду искал я двойные богов изваянья,
Но долголетних веков сила разрушила их;
Тысячу Ларов и Дух вождя, поручившего нам их,
Город имеет: квартал каждый чтит три божества.

Что ж это я? В месяц август об этом пойдут мои речи;
Доброй Богине теперь надо мне песнь посвятить.
Холм есть природный, ему дало имя и самое место:
Назван Скалою он был, доброю частью горы.
Тщетно стоял на нем Рем, в то время как его брату
Птицы отдали власть на Палатинском холме.
Храмы там возвели, запретив посещать их мужчинам,
Древние наши отцы на пониженье холма.
Клавсов старинного рода наследница их посвятила,
Тела какой ни один муж не касался еще.
Ливия их починить озаботилась, помня о муже
И продолжая всегда все начинанья его.

2 мая

Только лишь, звезды прогнав, рожденная Гиперионом
Алый светоч зажжет, мчась на рассветных конях,
Тотчас прохладный Аргест овеет колосья на нивах
И в Калабрийскую зыбь парус потянет ладью.
А как опустится в сумерках ночь на темную землю,
Тотчас вся стая Гиад на небе станет видна.
Семь на челе у Тельца огневыми горящих лучами
Числят Гиад — дождевых: греки их назвали так.
Вакха, считают одни, вскормили они, а другие
Тефии внучками их и Океана зовут.
В те времена как Атлант на плечах не держал еще неба,
То родился у него дивнопрекрасный Гиант.
Океанида его родила своевременно Эфра,
Так же как нимф, но Гиант раньше сестер родился.
С первым пушком на щеках уже он пугливых оленей
Гнал и любил русаков, сети расставив, ловить.
Храбрость его все росла с годами, и начал он смело
На кабанов выходить и на щетинистых львиц.
К логову раз подойдя, где была со щенятами львица,
Сам он ливийской тогда хищницы жертвою пал.
Плакала мать по Гианте, Гианта оплакали сестры
И свою шею под твердь должный подставить Атлант,
Но и родителей скорбь превзошло сестер благочестье:
Небо дало им оно, имя же дал им Гиант.

3 мая. Флоралии

«Мать цветов, появись, тебя славим мы в играх веселых!
Я о тебе не успел в месяце прошлом пропеть.
Ты завершаешь апрель и в майские дни переходишь:
Первый бежит от тебя и принимает второй.
Тот и другой свои смежные дни тебе посвящают,
Славить тебя мы должны в месяц и тот и другой.
Цирк открывается наш, возглашают в театрах победы,
Так что и цирку теперь должен я песню слагать.
Ты же сама расскажи о себе. Ненадежны людские
Толки: имя свое лучше ты всех объяснишь».
Так я сказал. На слова мои так отвечает богиня
(Вешних дыхание роз с уст излетает ее):
«Флорой зовусь, а была я Хлоридой; в устах же латинских
Имени моего греческий звук искажен.
Да, я была на блаженных полях Хлоридою-нимфой,
Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.
Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность,
Но добыла я своей матери бога в зятья.
Как-то весной на глаза я Зефиру попалась; ушла я,
Он полетел за мной: был он сильнее меня.
Право девиц похищать Борей ему дал: он и сам ведь
Дочь Эрехтея увлек прямо из дома отца.
Все же насилье Зефир оправдал, меня сделав супругой,
И на свой брачный союз я никогда не ропщу.
Вечной я нежусь весной, весна — это лучшее время:
В зелени все дерева, вся зеленеет земля.
Сад плодовитый цветет на полях, мне в приданое данных:
Нежит его ветерок, ласково воды журчат.
Сад мой украсил супруг прекрасным цветочным убором,
Так мне сказав: “Навсегда будь ты богиней цветов!”
Но перечесть все цвета на цветах, рассеянных всюду,
Я никогда не могла: нет и числа их числу.
Только лишь иней сойдет росистый с раскидистых листьев
И лишь согреют лучи пестрый древесный наряд,
Сходятся Оры ко мне, в расписные одетые платья,
И собирают дары наши в кошницы свои.
Следом Хариты идут, венки и гирлянды сплетая,
Чтобы в небесные ввить кудри и косы свои.
Первая я семена посеяла новые людям:
Ведь одноцветной была почва земли до меня.
Первая я создала цветок из крови ферапнейца,
Жалобный возглас его на лепестках начертав.
Также и ты сохранил свое имя на грядах цветочных,
Бедный Нарцисс, для себя не отыскав двойника.
Крокуса мне ль поминать или Аттиса с сыном Кинира,
Всех, кто за раны свои славу во мне получил?
Марс точно так же, узнай, по моей же затее родился,
Пусть лишь Юпитер, молю, так и не знает о том.
В горе Юнона была, что ей не пришлось для Минервы
Матерью стать, что ее только Юпитер родил.
Шла к Океану она, негодуя на дело супруга;
Остановилась, устав, около наших дверей.
Лишь увидав ее, так я спросила: “Зачем, дочь Сатурна,
Здесь ты?” Сказала она, держит куда она путь,
И объяснила зачем. Попыталась ее я утешить:
“Нет, говорит, не словам горе мое унимать!
Если Юпитер родил, а супругой своей пренебрег он,
Матери имя в себе соединив и отца,
Что же отчаяться мне стать матерью вовсе без мужа
И, оставаясь всегда чистою, все же родить?
Все я испробую зелья в просторах земли поднебесной,
Все я обрыщу моря, в Тартара бездну сойду!”
Так голосила она, но в лице моем было сомненье.
“Нимфа! — вскричала она. — Ты ведь мне можешь помочь”.
Трижды пыталася я посулить ей помощь, и трижды
Я не решалася: был страшен Юпитера гнев.
“Ах, помоги мне! — она говорит. — Тебя я не выдам:
Стиксовых вод божеством в этом тебе поклянусь”.
“Волю твою, говорю, исполнит цветок, что получен
Мною с Оленских полей: он лишь один у меня.
Давший его мне сказал: «Коль им тронешь бесплодную телку,
То понесет»”. И она, тронута им, понесла.
Пальцем сорвавши цветок, к Юноне я им прикоснулась,
И, лишь дотронулась им, тотчас она зачала.
К левому брегу она Пропонтиды во Фракию вышла,
И по желанью ее Марс появился на свет.
Памятуя о своем чрез меня появленье, сказал он:
“В городе Ромула здесь вместе со мной обитай!”
Может быть, думаешь ты, что лишь в нежных венках мое царство?
Нет, моему божеству подчинены и поля.
Коль хорошо зацветет посев, будут житницы полны;
Коль хорошо зацветут лозы, появится Вакх;
Коль хорошо зацветут оливы, год будет богатым;
Много ль созреет плодов — тоже видать по цветам.
Если же гибнут цветы, погибает и вика с бобами
И погибает, пришлец Нил, чечевица твоя;
Даже вино, что хранят бережливо в обширных подвалах,
Также цветет, и всегда пенится в бочках оно.
Мед — это тоже мой дар: ведь пчелок, что мед собирают,
Я на фиалки зову, клевер и бледный тимьян.
Я же причина того, когда предается разгулу
Вся молодежь и ее юные силы цветут».

Я изумлялся словам ее молча, она же сказала:
«Спрашивай! Каждый вопрос должный получит ответ».
«Ты мне, богиня, скажи, — спросил я, — откуда твой праздник?»
И не успел я спросить, как отвечает она:
«Не было вовсе еще возможностей к роскоши в жизни:
Все достоянье людей было в стадах иль в земле;
Мерой богатства тогда был скот или поле для пастбищ;
Но и тогда для богатств уж нарушался закон.
Стало в обычае брать для пастбищ народное поле,
И не платился никто долгое время за то.
Не охранялось тогда добро народное вовсе,
Лишь недогадливый пас скот свой на частной земле.
В это вмешались тогда Публиции — оба эдилы,
А до того ни один не находился смельчак.
Дело к народу пошло, с виновных пеню взыскали
И защищавших народ громкой почтили хвалой.
Часть этой пени досталась и мне: по воле народа
Новые игры тогда в честь учредили мою.
Частью же пеня пошла на дорогу в холме каменистом, —
Стала удобной тропа: это Публициев склон».
Я полагал, каждый год Флору празднуют. «Нет, — отвечает
И добавляет еще к этому новый рассказ:
Почести милы и нам: алтари мы и празднества любим,
Ведь небожителей всех честолюбива толпа.
Часто богов раздражить оскорбитель какой-нибудь может,
Но искупительной он жертвою гнев их уймет.
Часто Юпитера я наблюдала, когда был готов он
Молнию ринуть, но тут ладан смягчал его дух.
Если же кто невнимателен к нам, мы караем за это
Тяжко, и гнев божества больше бывает вины.
Вспомни, как дальний огонь Мелеагра спалил Фестиада
Лишь потому, что забыл Фебе он жертву возжечь;
Или как флот Танталида держала та же богиня —
Дева, что мстила за свой презренный дважды алтарь.
Горестный Ипполит, почтить не хотел ты Диону,
И растерзали тебя в бешенстве кони твои.
Не перечислить потерь, навлеченных небрежным забвеньем!
Так вот и мной пренебрег некогда римский сенат.
Что было делать и как мне свое показать возмущенье?
Неуваженье ко мне чем я могла отомстить?
В горе я презрела долг: перестала смотреть за полями,
До плодовитых садов дела уж не было мне;
Лилии никли в садах, на глазах засыхали фиалки,
И увядал на стеблях ссохшийся красный шафран.
Часто шептал мне Зефир: “Своего, тебе данного, вена
Ты не губи!”, — но оно было ничто для меня.
Были оливы в цвету — и губили их резкие ветры;
Были посевы в цвету — град выбивал в них зерно;
Лозы сулили вино — а небо чернело от Австров,
И неожиданно вдруг ливень сбивал всю листву.
Я не хотела того: я в гневе своем не жестока;
Но не заботилась я противоборствовать злу.
Тут и решили отцы: коль будет год цветоносным, —
Каждой весной божество чествовать будут мое.
Был по душе мне обет. И вот Постумий и Лена,
С консулом консул вдвоем игры назначили мне».

Я собирался спросить, почему же такая игривость
Царствует в Флорины дни, шутки вольней почему?
Вспомнил, однако же, вовремя я, как приветлива Флора,
Вспомнил, что это она шлет нам дары для услад:
Все за столами себе венками виски оплетают,
Всюду на светлых столах видны покровы из роз;
И собутыльники тут, заплетя себе волосы лыком,
Пляшут и без толку все чистое тянут вино;
А у порога своей неприступной красавицы пьяный
Песню поет в венке на умащенных кудрях.
Ни о каких тут делах увенчанным нечего думать,
Здесь, средь цветочных гирлянд, чистую воду не пьют:
Будь ты хоть сам Ахелой, — пока не смешался ты с хмелем,
Прелести нет никакой в том, чтобы розы срывать.
Вакх обожает цветы, и то, что венки ему милы,
Можно узнать по венцу из Ариадниных звезд.
Вольность в театре нужна для Флоры: не надо к богиням
Важным ее причислять, в тяжкий обутым котурн,
А почему на играх ее толпятся блудницы,
Нет никакого труда это тебе объяснить:
Вовсе она не ханжа, надутых речей избегает,
Хочет она, чтоб ее праздник открыт был для всех,
И призывает она жить всласть в цветущие годы,
А о шипах позабыть при опадении роз.
А почему, например, Цереру в белых одеждах
Празднуют, Флору же чтут, пестрые платья надев?
Не потому ль, что белеть начинают колосья при жатве,
Цвет же и вид у цветов разнообразен всегда?
Тут мне кивнула она, и с волос ее хлынули розы, —
Так на столах для пиров мы рассыпаем цветы.

Мне оставалось спросить о светильниках, мне непонятных, —
Тотчас сомненья она все разрешила и здесь:
«Видимо, иль потому эти дни должны озаряться,
Что алым светом цветы все освещают поля;
Иль потому, что огонь и цветы не уныло сияют
И привлекает глаза блеск и огней и цветов;
Иль потому, что зовет к наслаждениям вольность ночная:
Эта из трех причин, право, вернее других!»
«Кратко спрошу и о том, о чем мне спросить остается,
Ежели можно». — «Спроси», — мне отвечала она.
«Молви, зачем вместо львиц ливийских в сетях твоих бьются
Робкие лани, зачем заяц пугливый в силках?»
«Область моя — не леса, — отвечала она, — но сады лишь
Или поля, где совсем нет кровожадных зверей».
Смолкла на этом она и в прозрачном воздухе скрылась,
Но о богине вещал тонкий ее аромат.
Пусть же навеки цветут Назона стихи благовонно:
Ты ороси его грудь даром, богиня, своим!

3 мая

Ночи четвертой в канун покажутся звезды Хирона,
Телом буланым своим он полумуж, полуконь.
Есть гора Пелион, что глядит из Гемонии к югу:
Сосны растут наверху, ниже растет на ней дуб.
Там обитал Филирид. Старинная есть там пещера,
В ней он и жил, говорят, праведный этот старик.
Верят, что он обучал игре на лире те руки,
Коими послан на смерть Гектор впоследствии был.
Здесь появился Алкид, уж не первый свой подвиг свершивши,
Хоть и ждала впереди тяжесть последних трудов.
Оба случайно сошлись здесь виновника гибели Трои:
Тут внук Эака, а там, видишь, Юпитера сын.
Ласково гостя приветил герой, рожденный Филирой,
Сам обо всем расспросил, тот обо всем рассказал.
Палицу видит Хирон со львиною шкурой и молвит:
«Вижу по мужу доспех, да по доспеху и муж».
Тут без боязни Ахилл прикоснулся к торчащей щетине
Шкуры и даже ее смело погладил рукой.
В это же время старик разбирал напоенные ядом
Стрелы, но в левую вдруг ногу вонзилась стрела.
Вскрикнул Хирон, и ее из тела он вытащил тут же:
Вскрикнул с ним и Алкид, и гемонийский юнец.
Тотчас кентавр приложил траву с холмов Пагасийских
К ране, но тщетно ее он постарался смягчить:
Едкий яд превозмог силу трав, глубоко проникнул
В кости, и язва насквозь тело кентавра прожгла.
С кровью Хирона в одно кровь гидры Лернейской смешалась:
Смерть мгновенно пришла, некогда было помочь.
Замер, как перед отцом, Ахилл, обливаясь слезами:
Был бы оплакан Пелей так, если б он умирал!
Как он сжимал рукою своей умиравшего руки
(Верно, недаром Хирон добрый внушил ему нрав);
Как он его целовал и как мертвецу говорил он:
«Не умирай, я молю, сына, отец, не покинь!»
День девятый настал, когда ты, Хирон справедливый,
Звездами дважды семью тело свое окружил.

5 мая

Гнутая Лира за ним устремилась идти, но покамест
Нет ей дороги: она в третью появится ночь.

6 мая. Канун нон

В небе взойдет Скорпион, и тогда-то мы скажем, что ноны
Завтра наступят: его верхняя явится часть.

9 мая. Лемурии

Трижды, как Геспер лицо свое прекрасное явит,
Трижды, как звездная ночь сдастся пред Фебом дневным,
Будет Лемурий ночных свершаться обряд стародавний:
Манам безмолвным тогда жертвы начнут приносить.
Прежде короче был год, очищений февральских не знали,
Месяцев не был вождем Янус с двояким лицом, —
Но и в то время дары приносили пред прахом усопших
И почитали своих дедов умерших сыны.
Месяц назначен был май для помина предков покойных,
И сохранился досель этот отчасти обряд.
В полночь, когда тишина наступала, и все засыпали,
Лай умолкал собак и щебетание птиц,
Помнящий древний обряд и умеющий бога бояться
Тут поднимается, сняв обувь свою, босиком;
Пальцами знак он дает, прижимая их к пальцу большому,
Чтобы бесплотная тень не повстречалася с ним.
После же, руки свои омыв проточной водою,
Он, отвернувшись, берет черные в руку бобы;
Бросив их, он говорит: «Бобы я эти бросаю,
Чтобы себя и своих ими от вас уберечь!»
Девять раз говорит он так без оглядки: считают,
Что подымает их тень, следом незримо идя.
Снова коснувшись воды, он в темесскую медь ударяет
И умоляет уйти тень из-под крова его.
Девять раз повторив: «Уходите вы, отчие маны!»,
Он, обернувшися, свой этим кончает обряд.
Но почему этот день название носит Лемурий,
Мне невдомек: это мне может лишь бог объяснить.
Отпрыск Плеяды, скажи! Жезлом ты владеешь могучим:
Часто Юпитера дом Стиксова ты посещал!
Просьбе внимая моей, Жезлоносец поведал причину
Имени: слушай, о чем сам мне рассказывал бог.
Только что Ромул сокрыл в холме тень умершего брата
И преждевременный прах Рема был чинно почтен,
Фавстул несчастный и с ним, распустив свои волосы, Акка
Кости его на костре горькой омыли слезой.
В сумерках ранних они печально домой возвратились
И, как бывало, на одр твердый потом улеглись.
Рема кровавая тень перед ними тогда показалась;
Тихим шепотом к ним так обратилась она:
«Вот перед вами я — часть, половина всей вашей заботы,
Видите вы, я каков; помните, был я каким!
А ведь недавно б я мог, коли птицы мне б отдали царство,
Первым над первыми быть в этом народе моем;
Ныне же я ускользнул из костра, лишь тенью пустою,
Рема великого днесь призрак остался один!
Горе! Где Марс, мой отец? Если правду вы нам говорили, —
Дал звериное он вымя подкидышам нам.
Был я волчицей спасен, а погиб от руки гражданина —
Знать, милосердней его даже волчица была!
Яростный Целер, пускай твою душу железо погубит,
Как погубило мою; смертью кровавой умри!
Брат мой того не хотел: мы взаимно друг друга любили;
Манам он отдал, что мог — отдал он слезы свои.
Вы заклинайте его и слезами, и вашим кормленьем,
Чтобы торжественный день он учредил в мою честь!»
Бросились оба обнять дающего им порученье,
Но ускользнула из рук быстрая призрака тень.
Только лишь призрак исчез, развеялось вслед сновиденье.
Оба открыли царю то, что сказал его брат.
Ромул внимает словам и Ремуриями называет
День для свершения всех таинств усопшим отцам.
Долгие годы прошли, и в этом названье ослабла
Первая буква, свой звук резкий на мягкий сменив.
Стали Лемурами звать и безмолвные души усопших —
Так изменился и смысл этого слова у нас.
В эти заветные дни запиралися предками храмы,
Как запирают теперь их в погребальные дни.
И ни вдове в эти дни, ни девице праздновать свадьбу
Не подобает никак: долгим не будет их век.
Вот почему я скажу, если ты пословицам веришь:
В мае, народ говорит, замуж идти не к добру.
Три есть праздничных дня, посвященных подземным Лемурам,
Но не подряд они все идут один за другим.

11 мая

Будет напрасным трудом беотийца искать Ориона
Эти три дня. Расскажу здесь я об этой звезде.
Как-то Юпитер и брат его, глади морской повелитель,
С богом Меркурием в путь дальний пустились втроем.
Вечер. Обернутый плуг волы домой убирают,
Лежа, сосет молоко сытой ягненок овцы.
Тут старик Гирией, землепашец убогого поля,
Путников вдруг увидал перед лачужкой своей
И говорит им: «Дорога длинна, а день на исходе;
Милости просим: моя дверь для гостей отперта».
Ласковым взглядом слова подтверждая, зовет их вторично.
Входят они, но свое не выдают божество.
Хижина вся старика была черным закопчена дымом,
А на вчерашнем бревне теплился жалкий огонь.
Он на коленях своих раздувает пламя дыханьем,
Щиплет лучину, и ей он освещает жилье.
Ставит горшки на очаг: бобы были в меньшем, а в большем —
Овощи; каждый кипит, глиняной крышкой прикрыт.
Красное льет он вино покамест дрожащей рукою
В кубки, и первый берет кубок владыка морей.
Выпив, он вдруг говорит: «Теперь дай Юпитеру кубок
В очередь!» Тут побледнел страхом объятый старик.
Только опомнился он, как сейчас же вола закалает
В жертву и жарит его, сильный огонь разведя,
И достает он вино, что розлил он в юности ранней
В бочки, его окурив, и выставляет на стол.
Тотчас же на тюфяках из осоки речной и покрытых
Тканями боги легли невысоко над землей.
Яство украсило стол, Лиэй сверкает в сосудах,
Чаша из красной земли, кубки из бука стоят.
Молвит Юпитер: «Коль ты чего-нибудь хочешь, скажи мне:
Все ты получишь!» И вот вымолвил кроткий старик:
«Был я на милой женат, которую с детства любил я.
Спросите, где же она? В урне останки ее.
Ей я поклялся, и вас призвал я в свидетели клятвы:
После нее ни на ком больше уж я не женюсь.
Слово свое я сдержал. Но иное питаю желанье:
Быть хочу я отцом, хоть не имея жены!»
Боги согласны. И вот позади вола они стали
И… но мешает мне стыд об остальном говорить.
После землею они засыпали влажную шкуру,
А через десять уже месяцев мальчик там был.
И по рожденью его Гирией назвал Урионом:
Первая буква потом в имени стала иной.
Вырос богатырем, и взяла к себе его Феба:
Стражем богини он стал, спутником стал он ее.
Но прогневил он богов своим хвастовством неразумным:
«Нет, — сказал он, — зверей, чтоб одолели меня!»
Тут Скорпиона Земля на богиню, родившую двойню,
Выслала, чтоб он ее жалом кривым уязвил;
Встал на пути Орион; но Латона взнесла его к звездам
Ярким, промолвив ему: «Это награда тебе!»

12 мая. Марсовы игры

Но почему Орион и звезды с ним остальные
С неба спешат и зачем ночь сокращает свой путь?
И отчего белый день, предшествуемый Светоносцем,
Так ускоряет восход светлой из моря зари?
Будто оружия звон раздается? О да, он раздался:
Марс появился и сам подал свой битвенный знак.
Мститель нисходит с небес внимать своему величанью,
Полюбоваться на храм, что ему Август возвел.
Бог величав, и жилище его величаво: не должен
Иначе Марс обитать там, где живет его внук.
Могут здесь поместиться трофеи от битвы Гигантов,
Может отсюда Градив сам выходить на войну,
Если с восточных сторон нападет нечестивый воитель
Или же с Запада враг ждет укрощенья от нас.
Смотрит воинственный бог на фронтон высокого зданья
И одобряет, что высь непобедимым дана.
Смотрит на вход, где висит оружие разного рода
Из отдаленных земель, римским покорных сынам;
Видит Энея он здесь, дорогой отягченного ношей,
Видит праотцев ряд Юловой славной семьи,
Видит и Ромула он, отягченного царским доспехом,
И описания всех подвигов славных мужей.
Зрит он и Августа храм с посвященьем ему на фасаде,
Но величавей еще — с именем Цезаря храм.
Юношей Август его посвятил пред сыновним отмщеньем:
Благочестиво начав, он возвеличил себя.
Видя мятежников рать и свое законное войско,
Руки воздел он и так вышним поклялся богам:
«Коль мой отец, жрец Весты, меня побуждает сражаться
И за обоих божеств ныне готов я отмстить,
Марс, помоги мне, насыть мой меч преступною кровью
И благодетельствуй мне в праведном деле моем.
Храм при победе моей ты получишь и Мстителя имя».
Дал он обет, и врага радостно он сокрушил.
Но не однажды он мог этим именем Марса прославить:
Рима знамена навек он отобрал у парфян!
Этому племени все служило защитой: равнины,
Кони и стрелы и все топи окраинных рек.
Гордыми были они смертью Крассов обоих: погибло
Римское войско, и сам вождь его тоже погиб.
Славу римских знамен тогда захватили парфяне,
И знаменосцем орла римского сделался враг.
Этот позор пребывал бы поднесь, когда б не хранило
Цезаря войско мечом стойко Авзонии мощь.
Пятна былые оно и долгие тяготы срама
Смыло теперь, и опять наши знамена у нас.
Разве помогут тебе оборотные стрелы, парфянин,
Или равнины, иль бег посланных вскачь лошадей?
Ты возвращаешь орлов, отдаешь нам побитые луки:
Более ты не хранишь давних залогов стыда.
Чинно храм возведен, и дано богу Мстителя имя:
И по обету ему должная взносится честь.
В цирке справляйте теперь эти Марсовы игры, квириты!
Сцена театров мала мощному богу служить.

13 мая

Всех ты увидишь Плеяд, сестер небесных седмицу,
Сразу, как только одной ночи не хватит до ид.
Тут, как от верных людей я узнал, начинается лето
И наступает конец времени теплой весны.

14 мая

В ночь перед идами лик Телец обнажает, блистая
Звездами. Миф о Тельце общеизвестен такой:
Спину свою, как телец, тирийке подставил Юпитер,
А на челе у него мнимом торчали рога.
Правой рукой она рог, а левою платье держала
И от испуга собой лучше казалась еще.
Ветер платье вздувал, волоса шевелил золотые:
Дева Сидона, с ума сводишь Юпитера ты!
Часто из моря ступни девичьи она поджимала,
Остерегаясь волны, что заливала ее:
Часто и бог опускал свою спину тихонько в пучину,
Чтобы плотнее еще дева прижалась к нему.
На берег выйдя, без всяких рогов оказался Юпитер:
Сбросив обличье тельца, бог перед нею предстал.
В небо вознесся телец, понесла от Юпитера дева,
Третьей части земли имя свое передав.
Впрочем, по мненью иных, это в небе фаросская телка,
Телкою став из жены, стала богиней потом.

В эти же иды еще с дубового моста весталки
Чучела старых мужей в воду бросают реки.
Древний обычай: когда по Сатурну звались эти земли,
То таковые слова вещий Юпитер изрек:
«Старцу, несущему серп, племена, приносите два тела
В жертву, ввергая тела в тускской глубины реки!»
Вплоть до того как пришел к нам тиринфский герой, ежегодно
Здесь этот мрачный завет, как на Левкаде, блюли.
Первый он вместо людей утопил соломенных чучел, —
И, по приказу его, так поступают досель.
Или, быть может, юнцы стариков низвергали с помостов,
Чтобы на выборах шли только свои голоса?
Ибо нельзя же поверить, что предки настолько жестоки,
Чтоб поголовно казнить всех, кому за шестьдесят!
В чем тут правда, поведай мне, Тибр: ты ведь города старше,
Можешь ты знать, как возник этот обычай у нас!
Тут главу свою Тибр, тростником осененную, поднял
И таковые слова голосом хриплым изрек:
«Видел я эти места без стен, лишь с одною травою:
Берег мой тот и другой пастбищем был для коров.
Я же, тот Тибр, кто теперь всем народам и ведом и страшен,
Был презираем тогда даже рогатым скотом.
Часто, конечно, слыхал ты имя аркадца Эвандра:
Он мои струи тогда пришлыми веслами взбил;
Следом за ним пришел и Алкид с толпою ахейцев
(Альбулой, помнится мне, я назывался тогда).
Гостеприимно герой паллантский юношу принял,
И дождался наконец кары заслуженной Как.
Победоносно Алкид с эрифейской уходит добычей,
Но его спутники с ним дальше идти не хотят.
Многие здесь и остались, родимый покинувши Аргос,
Ларов надеясь своих в этих холмах поселить.
Но сохранили они привязанность к милой отчизне,
И, помирая, один в кратких словах завещал:
“В Тибр опустите меня: увлекаемый волнами Тибра,
К брегу Инахову я, в прах обращенный, пойду!”
Не захотел наследник его соблюсти завещанье,
И после смерти пришлец лег в Авзонийской земле.
Вместо него погрузили в меня тростниковую куклу,
Чтобы до Греции вдаль морем она доплыла».
Тибр замолчал и ушел в глубину под росистые камни,
И задержались, кружась, легкие струи воды.

15 мая. Иды

Славный внук Атланта, явись! На высях Аркадских
Ты от Юпитера встарь и от Плеяды рожден.
Ты разбираешь войны и мира дела у всевышних
И в преисподней, летишь ты на крылатых ногах,
Любы и лира тебе, и блестящая маслом палестра,
Ты научаешь людей ловким и умным речам.
Храм для тебя освятили отцы, на Цирк обращенный,
В иды, и с этой поры твой это праздничный день.
Все, кто торгуют, свои предлагая к продаже товары,
Ладаном курят, чтоб ты прибыль торговцу послал.
Возле Капенских ворот струятся Меркурия воды,
Силе божественной их, если угодно, поверь.
К ним приходят купцы, подоткнувши рубахи, и урной,
Чинно ее окурив, черпают воду себе.
Ветку лавровую здесь омочив, окропляют товары
Все, что должны перейти после продажи к другим;
Волосы также свои кропят они с этой же ветки,
Так возвышая в мольбе голос, привычный к лганью:
«Смой вероломство мое былое и прежнее, смой ты
Лживые речи мои, что говорил я вчера!
Если я ложно божился тобой или всуе, надеясь,
Что не услышат меня, если Юпитера звал,
Или других богов иль богинь обманывал ловко, —
Быстрые ветры пускай ложь всю развеют мою!
Но широко да отворится дверь моим плутням сегодня
И не заботятся пусть боги о клятвах моих.
Ты только прибыль мне дай, меня порадуй прибытком
И покупателя дай мне хорошенько надуть!»
Громко смеется Меркурий, с небес услыхав эти просьбы,
Вспомнив, как сам он украл у Аполлона коров.

20 мая

Я же к тебе обращусь с гораздо достойнейшей просьбой:
Ты укажи мне, когда Феб перейдет к Близнецам.
«Это настанет, когда, — сказал он, — останется столько ж
В этом месяце дней, сколько Геракла трудов».
«Но объясни, — я спросил, — откуда такое созвездье?»
Красноречивый сказал бог мне на это в ответ:
«Фебу и Фебы сестру увлекли с собою, похитив,
Два Тиндарида, один — конник, другой же — боец.
Ид и брат его с ним за невест бросаются биться,
Ибо Левкипп обещал взять их обоих в зятья.
Бьются одни за невест, а другие за взятых любовниц,
И одинаково их всех побуждает любовь.
Быстро могли б убежать от преследованья Эбалиды,
Но показалося им стыдно спасаться бегом.
Было безлесное там, удобное место для боя:
Остановились на нем. Это Афидна была.
Кастора в сердце Линкей мечом поражает, и Кастор,
Раной внезапной сражен, тяжко на землю упал.
Мстит за брата Поллукс: копьем он пронзает Линкея
В шею, где голова крепко сидит на плечах.
Ид устремился на бой, но с трудом был Юпитером свергнут:
Молнией даже из рук Ида не выбило меч.
Вышнее небо, Поллукс, тебе уже было отверсто,
Как ты воскликнул: «Моим внемли, отец мой, словам:
Небо не мне одному, но обоим нам удели ты:
Дар половинный ценней будет, чем целое мне».
Так он сказал и в черед меняется участью с братом.
Обе звезды подают в бурю спасенье ладьям.

21 мая. Агоналии

К Янусу вспять обратясь, об Агонах прочтешь все, что нужно;
В фастах, однако, они числятся также и здесь.

22 мая

Ночью грядущей теперь восходит Пес Эригоны:
Я уже раньше о нем в месте другом говорил.

23 мая. Очищение труб

Следующий посвящен Вулкану день Тубилустрий,
День очищения труб, сделанных богом самим.

24 мая. К. Ц. Н. О.

Буквы четыре идут вслед за этим: они означают
Или священный обряд, или же бегство царя.

25 мая

Я не миную тебя, народная наша Фортуна
Мощная: храм тебе в день следующий посвящен.
Только лишь примет сей день в пучину свою Амфитрита,
Птицы Юпитера клюв перед тобой заблестит.

26 мая

Скроется тут Волопас в заре наступающих суток,
Но уж в грядущую ночь будут Гиады видны.

Месяца имя «июнь» по-разному также толкуют;
Из толкований же всех выбери лучшее сам.
Правду спою; но во лжи упрекнуть меня могут, пожалуй,
Думая, будто нельзя смертному видеть богов.
Есть в певцах божество: мы пылаем, когда оно живо,
Для вдохновенья оно сеет в душе семена,
Мне перед всеми дано лицезрение божеских ликов,
Раз я певец и пою я о священных вещах.
Роща заветная есть, никаким недоступная звукам,
Только вода в роднике льется, немолчно журча.
Здесь-то обдумывал я, откуда пошел наступивший
Месяц и как получил именованье свое.
Здесь и узрел я богинь, — но не тех, что видел наставник
Пахоты, в Аскре своей пасший наследных овец;
Да и не тех, что судил во влажных предгориях Иды
Сын Приама. Из них все же явилась одна,
Та, что была и сестрой и супругою брата родного:
В храме Юпитера днесь с ним она вместе стоит.
В ужасе я побледнел, и ни слова не мог я промолвить,
Но тут богиня сама страх мой пред ней уняла,
Ибо сказала: «Певец, исчислитель римского года,
В малых посмевший стихах о величавом сказать,
Право ты заслужил божества небесные видеть,
Уразумев, что тебе праздники надо воспеть!
Я не хочу, чтобы ты по незнанию впал в заблужденье:
Помни, что по моему имени назван июнь.
Это немало — женой Юпитера быть и сестрою:
Братом гордиться могу, мужем — гордиться вдвойне.
Если по предкам смотреть, то первым дитятей Сатурна
Сделалась я, и по мне стал он впервые отцом.
Рим по отцу моему Сатурнией некогда назван:
Римская ближе земля к небу, где властвовал он.
Если супружество в честь, то я Громовержца супруга,
Рядом с Тарпейским стоит храмом Юпитера мой.
Если блудница могла дать имя месяцу маю,
То почему бы не мне месяц присвоить июнь?
Разве напрасно зовусь я царицей и главной богиней,
Разве не я золотой скипетр в деснице держу?
Раз я Луциной зовусь и в каждом месяце славлюсь,
Разве не может по мне имя носить хоть один?
Было бы стыдно тогда, что я гнев отложила законный
И на Электры детей и на Дардана семью —
Гнев, законный вдвойне: на хищение Ганимеда
И что на Иде судья некогда мной пренебрег.
Было бы стыдно, что я не храню Карфагена твердыни,
Ежели там мой доспех и колесница моя.
Было бы стыдно, что Спарту, Аргос, и родные Микены,
И стародавний Самос Лаций бы мне заменил.
Древнего Татия ты и верных Юноне фалисков
Вспомни: ведь я их дала Риму под крепкую власть.
Но не стыжусь ничего: народ этот всех мне дороже,
Здесь меня чтут, здесь и мой общий с Юпитером храм.
Сам Маворс мне сказал: “Стены Рима тебе поручаю:
В городе внука тебе мощною быть суждено!”
Слово сдержал он: на ста алтарях меня чествуют жертвы,
Но несравненная честь — месяца имя “июнь”.
И не один только Рим воздает мне подобную почесть:
Чтят мое божество всюду в окрестной земле.
В численник ты посмотри дубравной Ариции, или
В фасты Лаврента, иль в те, что мой Ланувий ведет, —
Месяц Юноны везде! Посмотри-ка еще ты на Тибур
Иль на богини святой стены Пренесты взгляни:
Всюду найдешь ты месяц Юноны! Однако не Ромул
Этим поселкам отец: вечный оплот его — Рим».

Смолкла Юнона, а я оглянулся: жену Геркулеса
Я увидал пред собой; бодро смотрела она.
«Коль в небесах моя мать меня терпеть не желает,
То, — говорит она, — прочь я, повинуясь, уйду;
Я и за то не борюсь, чтобы месяц по мне назывался:
С робкой лишь просьбой иду, словно бы с жалобой в суд.
Дело свое защищать я решаюсь смиренной мольбою;
Впрочем, быть может, и ты эту поддержишь мольбу.
Мать обладает моя золотым в Капитолии храмом,
Как подобает, царя вместе с Юпитером в нем;
А у меня всего лишь и есть, что названье июня:
Только ведь в этом моя и заключается честь.
Что за беда, если, римлянин, ты по жене Геркулеса
Месяц назвал и его имя потомство хранит?
Да ведь и эта земля должница моя по супругу
Славному: здесь ведь паслось взятых им стадо коров,
Здесь, не спасенный огнем и даром, отцом ему данным,
Кровью своей обагрил Как Авентина поля.
Что же было потом? Разделяет на старых и юных
Первый из римских царей собранный в Риме народ:
Часть составляет совет, другая составила войско;
Те объявляют войну, эти идут воевать.
Так повелел он, и так поделил он и месяцы эти,
Юношам давши июнь, месяц пред ним — старикам».

Смолкла. И спор меж богинь готов уже был разгореться:
Всё благочестье забыв, в ярость пришли бы они,
Но появилась меж них в венке Аполлоновом Дружба —
В этом живет божестве доброе дело царя.
И рассказала она, как Татий с храбрым Квирином
Оба народа свои соединили в одно,
И, под одной поселясь общей кровлею, тести с зятьями
«Юнктами» стали, сроднясь; назван отсюда июнь.
Три есть причины ему называться июнем. Богини,
Сами решайте, какой первенство надо отдать!
Мне вы равны: ведь недаром Парис погубил свою Трою, —
Больше беды от двоих, нежель добра от одной!

1 июня. Календы. Карналии

Первый день, Карна, тебе! Дверных это петель богиня,
Волей своею она все отомкнет и запрет.
Сила дана ей такая отколь, — это скрыто веками,
Но из моих ты стихов можешь и это узнать.
Роща старинная есть Гелерна около Тибра;
Жертвы понтифики в ней даже и ныне вершат.
Нимфа там родилась (ее Краною встарь называли),
Много ее женихов тщетно старались добыть.
Дротики взяв, за зверьем по полям она вечно гонялась
И расставляла свои сети в ущельях долин.
Хоть без колчана была, но ее за сестру принимали
Феба, и право же, Феб, это тебе не в укор.
Юношам всем, перед ней изливавшимся в просьбах любовных,
Так отвечала она, выслушав эти слова:
«Слишком здесь всё на виду, и при свете солнца мне стыдно:
Если в пещере меня скроешь, пойду за тобой».
Он легковерный идет, она же забьется в кустарник,
Спрячется в нем, и найти там невозможно ее.
Янус заметил ее и, охваченный страстью любовной,
К нежным прибегнув словам, строгую стал умолять.
Нимфа велит и ему отыскать глухую пещеру
И, притворись, что идет следом, скрывается прочь.
Глупая! Янус умеет и спереди видеть, и сзади;
Нечего делать: тебя видит в убежище он.
Нечего делать! Тебя он под самой скалой настигает
И, обнимая уже, так он тебе говорит:
«За сочетанье со мной ты дверных будь владыкою петель:
Взяв твою девственность, так я одаряю тебя».
Так он сказав, протянул ей колючку белого цвета,
Чтоб от дверей отвращать ею беду и напасть.
Хищных порода есть птиц, не тех, что томили Финея
Голодом жутким, но тех, что происходят от них:
Головы их велики, очи зорки, а клюв беспощаден,
В крыльях видна седина, крючьями когти торчат.
Ночью летают, хватают детей в пеленах колыбельных
И оскверняют тела этих младенцев грудных.
Клювами щиплют они, говорят, ребячьи утробы
И наполняют себе выпитой кровью зобы.
Это сипухи. Их так по сипению все называют,
Ибо от них по ночам жуткий разносится сип.
Так что иль птицы они от рожденья, иль старые ведьмы,
Силой марсийских словес преображенные в птиц,
Только явились они в спальню Проки. Родившийся Прока —
Было ему лишь пять дней — свежей добычей им стал.
Новорожденного грудь сосут они, жадно терзая,
Мальчик несчастный вопит, криком на помощь зовет,
В страхе на голос его кормилица мчится к малютке
И на щеках у него видит следы от когтей.
Что же ей делать? Лицо младенца такого же цвета,
Как замерзает листва поздняя в ранний мороз,
Крану на помощь зовет, а та в ответ: «Успокойся:
Будет твой сосунок снова и жив и здоров».
К люльке она подошла, и мать и родитель рыдают,
Крана же им говорит: «Я излечу его вам!»
Тотчас же, трижды она земляничником тронувши двери,
Трижды листвою его тронула также порог;
Вход окропляет водой (а в воде этой было и зелье);
И от двухмесячной был потрох свиньи у нее.
«Птицы ночные, — она говорит, — пощадите младенца
Чрево: за малого вам малая жертва идет.
Сердце за сердце, молю, нутро за нутро вы берите:
Этою жизнью плачу вам я за лучшую жизнь».
Жертвуя так, все нутро рассекает, на воздух выносит
И оглянуться назад тем, кто с ней был, не велит.
Януса белую ветвь с колючкой она прикрепляет
К щели оконной, где мог в комнату свет проникать.
После того, говорят, колыбели не трогали птицы,
А у младенца опять стало румяным лицо.

Спросишь меня, почему ветчину едят в эти календы,
Или, с горячей смешав полбою, варят бобы?
«Карна — богиня старинная, любит старинную пищу,
И не охоча она до иноземных пиров.
Плавали рыбы тогда, не страшась людского обмана,
Раковин устриц никто не беспокоил тогда.
Лаций не ведал еще пернатых Ионии пышной
Или же птиц, что разят в злобе пигмейскую грудь,
И оперение лишь к павлинам людей привлекало,
И никакая земля пленных не слала зверей.
Свиньи лишь были в цене, на праздники их убивали,
Почва давала одни с грубою полбой бобы.
Всякий, кто ест эту смесь в шестые календы, не может,
Как говорят, повредить ею себе живота».

Также над крепостью храм, посвященный Юноне Монете,
Был в эти дни возведен, как обещал ты, Камилл.
Прежде там Манлия дом находился, который от галлов
Капитолийского храм смело Юпитера спас.
Было б во благо ему пасть, великие боги, в той битве,
В коей он бился за твой, вышний Юпитер, престол!
Нет: остался он жить, чтобы пасть за стремление к царству —
Долгие годы потом в этом винили его.
Марсу этот же день посвящен. Его храм на дороге
Крытой, вне стен городских, против Капенских ворот.
Также и ты заслужила себе святилище, Буря,
После того как из вод Корсики спасся наш флот.
Память об этом хранится людьми. Но взгляните на звезды:
Птица Юпитера там когти кривит, восходя.

2 июня

День грядущий выводит Гиад — два тельчие рога,
И орошают они землю обильной водой.

3 июня

Утро дважды пройдет, и дважды Феб засияет,
И увлажнится посев утренней дважды росой, —
В пору Тускской войны в этот день посвящен был Беллоне
Храм, говорят, и с тех пор Лаций богиня хранит.
Аппий храм посвятил, отказавшийся после от мира
С Пирром; он был хоть и слеп, многое духом узрел.
Видно с площадки пред храмом строенье великого Цирка,
Малый воздвигнут там столп, что по значенью велик:
Это оттуда бросали копье, коль войну начинали
Против царя и племен, что против Рима пошли.

4 июня

Цирка противную часть Геркулес охраняет Защитник:
Эту Евбейский ему должность оракул вручил.
В самый тот день он ее получил, что предшествует нонам.
Можешь об этом прочесть в надписи Суллы ты сам.

5 июня. Ноны

Санку, иль Фидию, иль тебе посвящаются ноны,
Отче Семон? На вопрос этот ответил мне Санк:
«Можешь любому из нас посвящать его: будут моими.
Тройственно имя мое! В Курах оно мне дано».
Да; и его-то почтили сабиняне древние храмом,
Соорудив этот храм на Квиринальском холме.

6 июня

Дочка есть у меня (пусть меня долголетнее будет!
Коль она будет цела, счастлив я буду всегда);
Если ее захочу я замуж выдать, для свадьбы
Время назначу я сам благоприятное ей.
Благоприятен июнь после ид для свершения брака
Как для невест молодых, так и для их женихов.
Первая месяца часть, напротив, не ласкова к свадьбам —
Вот что супруга рекла главного фламина мне:
«Вплоть до того, пока грязь, у троянской омытая Весты,
В медленном Тибре мутясь, не доплывет до пучин,
Запрещено мне чесать самшитовым волосы гребнем
И подстригать мне нельзя острым железом ногтей,
Мужа — и то касаться нельзя, хоть Юпитера жрец он
И нерушимый навек отдал его мне закон.
Не торопись же и ты. Будет лучше, коль дочь твоя замуж
Выйдет, когда в чистоте Веста заблещет огнем».

7 июня

В третий день после нон прогнала, говорят, Ликаона
Феба, и больше врага сзади Медведицы нет.
Вспомнил я тут, что смотрел я игры на Марсовом поле
И что они, говорят, посвящены тебе, Тибр.
Праздник это для тех, кто тянет влажные сети
И прикрывает свои скромной насадкой крючки.

8 июня

Есть и Ума божество. Ему храм посвящен, чтоб вернее
Предотвращать на войне козни твои, Карфаген.
Шел ты второю войной, и гибелью консула в битве
Потрясены были все, полчищ пунийских страшась.
Страх всю надежду изгнал, но к Ума божеству обратился
Римский сенат и тотчас стал благосклоннее Ум:
За шесть дней до ид и была та пора, когда в храме
Старцы с обетной мольбой чтили богиню Ума.

9 июня. Весталии

Веста, благоволи! Для тебя раскрываю уста я,
Если позволено мне славить твое божество.
Всею душой я молил, — и почувствовал вышние силы,
И озарилась земля светом румяным кругом.
Я не увидел тебя (что за вздор нам болтают поэты!),
И человеку нельзя было тебя увидать;
Но и чего я не знал и в чем я досель заблуждался,
Тут без наставника я сразу нежданно постиг.
Сорок уж раз, говорят, Парилии справили в Риме,
Прежде чем Веста вошла в храм свой огонь сторожить.
Кроткий ввел ее царь, который своим благочестьем
Всех превзошел и рожден был на Сабинской земле.
Храм, что под бронзой теперь, тростником ты увидел бы крытым,
Стены его сплетены были из гибкой лозы.
Тот уголок, где ныне стоит святилище Весты,
Длинноволосого был Нумы великим дворцом.
Формой, однако же, храм остается таким же, как раньше,
И эту форму теперь надобно мне объяснить.
Веста — ведь это Земля: при обеих — огонь негасимый;
А и земля и очаг обозначают жилье.
Шару подобна Земля, лишенному всякой опоры, —
Только воздух один держит всю тяжесть ее.
[Круговращеньем своим сохраняет она равновесье,
И никакие углы не прикасаются к ней,
Так как в средине всего мирозданья она поместилась
И ни одной стороной не выдается она.
Если ж была бы земля не округлою, но угловатой,
То не могла бы она центром быть мира всего.
Хитрый среди Сиракуз, закрытый в воздушном пространстве
Шар стоит, что дает образ нам свода небес;
И от вершины небес настолько же, как и от низа
Мира земля отстоит; вот и округла она.
Так же построен и храм: в нем угла ни единого нету,
А от воды дождевой купол его бережет.

Просишь сказать, почему богине служат девицы?
Я и об этом сейчас тоже тебе расскажу:
Опой была рождена Юнона, за нею Церера
От Сатурна отца, третьею Веста была;
Первые две понесли от мужей, говорят, и родили,
Третья же замуж идти не захотела никак.
Что ж удивляться тому, что девице угодны девицы
И что святыни ее ищут лишь девственных рук?
Помни, что Веста — не что иное, как пламя живое,
А из огня никогда не возникают тела.
Стало быть, дева она, и семян не дает она вовсе
И не берет, а сама девственных любит подруг.
Долго я думал, глупец, что есть изваяния Весты,
Но убедился, что нет вовсе под куполом их.
Неугасимый огонь таится во храме богини,
Изображений же нет Весты, равно как огня.
Собственной силой стоит Земля, точно так же как Веста,
Да и у греков в ее имени стойкость видна.
Пламя горит в очаге и ласково все согревает,
А поначалу очаг прямо в прихожей горел.
Весту поэтому мы призываем при входе в жилища,
Ибо на первом она месте должна быть в домах.
Некогда пред очагом сидели на длинных скамейках,
Веруя, что за столом с нами и боги сидят.
Да и теперь на празднике в честь стародавней Вакуны
Люди стоят и сидят пред очагами ее.
Кое-что и до нас дошло из древних обрядов:
Жертвуя Весте, несут в чистых тарелках еду.
Вот выступают в венках ослята, везущие хлебы,
Вот обвивают кругом жернов шершавый цветы.
Прежде в печах лишь полбу одну сушили селяне
(И в честь богини печной праздник справляли они),
А в очагах на золе пекли настоящие хлебы,
По черепкам разложив их на горячем поду.
Вот почему хлебопек и ослица, вертящая жернов,
Чествуют вместе очаг и госпожу очагов.

Надо иль нет о позоре твоем, Приап краснобрюхий,
Мне говорить? Мой рассказ краток, но очень смешон,
В башни несущем венке на челе богиня Кибела
Всех созывает богов на пированье свое.
Вместе со всеми она и сатиров и нимф созывает;
Прибыл туда и Силен, хоть и не звали его.
Долго мне, да и нельзя пированье описывать вышних:
Не пожалевши вина, ночь коротали они.
Кто наудачу бродил долинами Иды тенистой,
Кто, растянувшись, лежал там на пушистой траве;
Те забавляются, те задремали, те, сплетшись руками,
Пляшут себе в три ноги, быстро по лугу скользя.
Веста лежит и в тиши вкушает покой бестревожный,
Где улеглась, опершись на мураву головой.
Красный сторож садов между тем то богиню, то нимфу
Ловит, туда и сюда бегая взад и вперед.
Вот он и Весту заметил, но счел, вероятно, за нимфу,
Иль все же Весту узнал, но, говорит, не узнал.
Блудной надеждой объят, подойти незаметно он хочет;
Вот уж на цыпочках к ней, с бьющимся сердцем, идет.
Старый Силен между тем, с осла, на котором сидел он,
Слезши, оставил его на берегу ручейка;
Тут-то, как шел близ него пространного бог Геллеспонта,
Вдруг неожиданно выть стал длинноухий осел.
В страхе от воя осла вскочила богиня; толпою
Все подбегают: от рук вражеских скрылся Приап.
Вот потому-то Приапу осла закалают в Лампсаке,
Так говоря: «Мы в огне жжем потроха болтуна!»
Ты же, богиня, ослов украшаешь гирляндою хлебов:
Труд завершен, и умолк голос пустых жерновов.

Далее надо сказать, почему в Громовержцевом храме
Жертвенник есть, а на нем Пекарь-Юпитер царит?
Весь Капитолий кругом обложили свирепые галлы:
В долгой осаде уже голод людей донимал.
Вышних к престолу созвав и к ним обращаясь, Юпитер
Марсу сказал: «Начинай». Тотчас же тот говорит:
«Верно, не знает никто моего народа судьбины!
Верно, душевную боль должен я словом облечь!
Что ж, если требуешь ты, чтобы я о позорном несчастье
Вкратце сказал, то лежит Рим под альпийской пятой!
Это ль, Юпитер, тот Рим, какому весь мир был обещан?
А не сулил ли ему власть ты над всею землей?
Он уж соседей своих превозмог и этрусское войско:
Все обещало успех, а не погибель ему.
Видел я сам, как погибли в домах, украшенных медью,
Старцы, одежды надев древних триумфов своих;
Видел, как Трои дары выносились из капища Весты:
Видно, и ныне жива в римлянах вера в богов!
Но коль на холм поглядеть, на котором не ваши ли храмы,
И на осаду домов множества ваших взглянуть,
Можно понять, что уж помощи нет никакой от всевышних
И что напрасно курить ладан бессмертным богам.
О, если б поле для битвы нашлось! Схватили б оружье
И, не сумев победить, смерть бы сумели найти!
Ныне же голод их мучит и страх недостойной кончины,
И запертых на горе дикие толпы теснят».
Тут и Венера и с нею Квирин с жезлом и в трабее
С Вестою наперебой стали за Лаций стоять.
«Общей заботой мы город храним, — ответил Юпитер, —
Галлия, пав перед ним, должную кару узрит.
Ты только, Веста, заставь изобилием голод казаться
И ни за что не бросай римских своих очагов.
Пусть всё Цереры зерно, что еще не смолото, смелют
И, замешавши его в тесто, спекут на огне».
Он приказал, и сестра, Сатурнова дочь, приказанью
Повиновалась. И вот полночь уже подошла;
После трудов задремали вожди. Юпитер их будит
И отдает им приказ гласом священным такой:
«Встаньте и с высоты в середину врагов побросайте
То, что вам может помочь и драгоценно для вас!»
Сон отлетел, но никто не умеет понять указанья,
Что им поможет и с чем надо расстаться теперь.
Верно, с Церерой? И вот Цереры дары низвергают,
Вот под толчками хлебов шлемы гремят и щиты.
Враг отступил, не надеясь на голод, и тут же на месте
Белый, Юпитеру в честь Пекарю, ставят алтарь.

Шел я когда-то домой в день праздника Весты дорогой
Новою там, где теперь к Римскому Форуму ход:
Вижу, спускаясь туда, идет босая матрона.
Я обомлел, но, смолчав, остановился и ждал.
Вот поравнялась старуха со мной, меня усадила
И обратилась ко мне хрипло, тряся головой:
«Место, где площади тут, занимали сырые болота,
А при разливе реки ров наполнялся водой.
Озеро Курция впрямь когда-то озером было,
Ныне же там алтари стали на твердой земле.
А на Велабрах, где в цирк проходили торжественным строем,
Были одни ивняки с зарослями камыша;
Часто, бывало, гуляка, по здешней воде пробираясь,
Песни разгульно поет, спьяна матросам крича.
Бог, кому имя дано по его изменениям вида,
Не назывался еще по повороту реки.
Здесь же и роща была, тростником заросшая частым,
Где было можно пройти только босою ногой.
Заводи больше здесь нет, река в берегах протекает,
Высохла почва, но все ж старый обычай живет».
Все объяснила она. «Будь здорова, — сказал я старушке, —
И доживай ты свой век тихо, не зная забот».
Все остальное и так уж с младенческих лет я запомнил,
Но из-за этого здесь повести я не прерву.
Правнук Дардана Ил построил новые стены
(Ил, что богатством своим славен по Азии был), —
Вдруг, говорят, изваянье с небес всеоружной Минервы
Падает на холмы, где вырастал Илион.
(Видеть его я хотел, показали и храм мне, и место,
Сам же Паллады кумир был уже в римских стенах.)
Сминфей был спрошен, и бог, потаенный в роще тенистой,
Гласом, не знающим лжи, так на вопрос отвечал:
«Вы охраняйте богиню небес, охранит она город;
Всюду, где будет она, будет и высшая власть».
И охранял ее Ил, заключив на вершине твердыни;
Лаомедонта потом это забота была.
Только Приам ее не сберег: так хотела богиня,
После того как ее не оценили красу.
То ли потомок Адраста, то ль хитрый Улисс вороватый,
То ль благочестный Эней образ богини унес.
Как бы то ни было, он обретается в Риме, хранимый
Вестой, которая все видит при вечном огне.
О, в каком страхе сенат был в то время, как Весты внезапно
Храм загорелся, едва не завалившись совсем!
Как на священное пламя вставало преступное пламя
И благочестный огонь в пламени суетном мерк!
В ужасе плакали все волоса распустившие жрицы:
Страх этот, их обуяв, отнял все силы у них.
Бросился тут к ним Метелл и громким голосом крикнул:
«Все на помощь, скорей! Плач не поможет беде!
Нашей залоги судьбы выносите своими руками:
Ведь не молитвою их, силою надо спасти.
Вам не посметь? Горе мне!» Он увидел, что девы не смеют
И что в смятенье они, пав на колени, дрожат, —
Руки воздел, воды зачерпнул и воскликнул: «Простите
Мне, о святыни! Войду в храм, что запретен мужам.
Коль это грех, на меня одного пусть обрушится кара,
А преступленье мое Риму спасением будь».
Так он сказал и вошел. Похищенье простила богиня:
Жертвой понтифик своей Весту от гибели спас.
Ныне священный огонь сияет под Цезаря властью,
Ныне Троянский очаг будет навеки пылать.
И ни одной не окажется жрицы, повязки пятнавшей
С этим жрецом, ни одной заживо не погребут.
(Так нечестивиц казнят и в той же земле зарывают,
Что осквернили: Земля с Вестой одно божество.)
Прозвище Брут получил когда-то Каллаика в этот
День, ибо пролил врагов кровь на Испанской земле.
Но иногда и печаль мешается с радостью также
И не всем сердцем тогда в праздник ликует народ.
Красс на Евфрате орлов, и сына, и войско утратил,
И наконец восприял сам он печальную смерть.
«Что ликовать вам, парфяне? — сказала богиня. — Знамена
Вы нам вернете, и Красс Цезарем будет отмщен!»

10 июня

Но лишь с ушастых ослов поснимают венки из фиалок
И лишь Цереры плоды вновь потекут в жернова,
Кормчий воскликнет с кормы: «Дельфина мы в небе увидим,
Как только, солнце затмив, спустится влажная ночь!»

11 июня. Матралии

Ты уж, фригийский Тифон, о покинувшей плачешь супруге,
И Светоносец, блестя, всходит с Востока из вод.
Добрые матери, вам (Матралии — это ваш праздник)
Желтый богине пирог надо фивянке нести.
Рядом с мостами лежит и с Цирком известная площадь,
Что названа по быку, статуей ставшему там.
Здесь, в этот именно день, говорят, в старину был Матуте-
Матери храм посвящен Сервия царской рукой.
Что за богиня она, зачем служанок от храма
Гнать ей (а гонит!), к чему надобны ей пироги, —
Ты объясни мне, о Вакх, завитой и плющом и лозою;
Если ж и твой это храм, песни поэта направь!
Внял Юпитер Семеле. Она сгорела, а Ино,
Взявши, младенец, тебя, грудью кормить начала.
В гневе Юнона была, что та от соперницы сына
Кормит, за то, что течет сестрина в мальчике кровь.
Фурий шлет к Афаманту она и мутительный призрак —
И от отцовской руки пал ты, младенец Леарх.
Горем убитая мать схоронила Леарховы тени
И совершила обряд должный над прахом его;
А схоронив, стала волосы рвать на себе, горемычной,
Из колыбели тебя выхватила, Меликерт;
Узкая есть полоса земли между морем и морем,
Там, где бушует прибой с той и другой стороны,
Здесь-то она обняла в безумном объятии сына
И с возвышавшейся там бросилась в море скалы.
Тут невредимыми их Панопея и все ее сестры,
К ней потихоньку скользнув, царством своим понесли.
Не Левкотея еще и мальчик, еще не Палемон,
Устья достигли реки Тибра в пучинах его.
Роща священная есть, то ли Стимулы, то ли Семелы:
Там авзонийских менад было жилье, говорят.
Ино спросила у них, какой здесь народ? «Аркадийцы, —
Слышит она, — и Эвандр этой земли властелин».
Но завлекает в обман дочь Сатурна латинских вакханок —
Скрывши свое божество, так им хитро говорит:
«О легковерные, вы поддались обольщению сердца!
То не подруга пришла к вам хороводы водить —
Хочет коварно она проникнуть в обрядные тайны;
Но у нее есть залог, чтобы ее наказать!»
И, не дослушав еще, завопили фиады, раскинув
Пряди волос по плечам, по ветру вопли пустив;
Ино хватают, ребенка хотят из рук ее вырвать;
И умоляет она ей еще чуждых богов:
«Боги и люди страны, помогите вы матери жалкой!»
Крик ее долетел до авентинских высот.
К берегу гнал тут этейский герой коров иберийских:
Он услыхал и на крик тотчас скорей поспешил.
А как пришел Геркулес, на насилье готовые жены,
Спины ему показав, в страхе пустились бежать.
«Матери Вакха сестра, — вопросил Геркулес, — что с тобою?
Или тебя, как меня, та же богиня гнетет?»
Тут рассказала она о себе, но иное и скрыла:
Стыдно при сыне вести речь о безумном грехе.
Слух разлетается по миру, мчась на порывистых крыльях,
Вот уже имя твое, Ино, у всех на устах.
В гости к себе, говорят, ее пригласила Кармента,
И утолить она тут голод свой долгий могла,
Быстро пирог испекла, говорят, тегейская жрица
На торопливом огне и поднесла угостить.
(Вот почему пироги она любит в праздник Матралий:
Всех ухищрений милей сельская ей простота.)
«Ты, говорит, открой мне мои, пророчица, судьбы,
Ежели можно, и тем гостеприимство умножь!»
Мало помедлив, к себе призывает пророчица силы
Неба и чует она: грудь ее богом полна;
Неузнаваемо вдруг она изменилась, и ростом
Выше она и святей став вдохновенным лицом.
«Радуйся ныне! Ликуй: твои муки окончились, Ино, —
Этот, сказала, народ ты осчастливь навсегда.
Оба, и ты, и твой сын, божествами вы будете моря;
Имя иное в водах ваших получите вы:
Ты Левкотеею будь для греков, для нас же — Матутой;
Сын твой, по всем берегам пристань блюдя и причал,
Будет у нас Портун, а на вашем наречье — Палемон;
Благоприятствуйте вы нашей, молю я, стране!»
Счастлива Ино. Ее наконец прекратилися муки:
Переменив имена, стали богами они.
Но отчего же она не пускает рабынь? Ненавидит.
А почему, я скажу, если она разрешит.
Было ведь так, что одна из служанок дочери Кадма
Часто, обнявшись, спала с мужем неверным ее;
И от нее-то узнал Афамант бесчестный украдкой,
Что земледельцам дают жженые лишь семена.
Ино сама отрицает все это, но слух такой ходит:
Вот почему она всех и ненавидит рабынь.
Все-таки нежная мать не должна ей молиться о детях,
Ибо несчастной сама в детях была эта мать.
Лучше потомство других ее поручать попеченьям.
Ибо полезней была Вакху, чем детям своим.
«Что ты спешишь? — от нее, говорят, услышал Рутилий. —
Будешь ты, консул, убит в день мой марсийским врагом».
Так и случилось по слову ее, и теченье Толена
Побагровело, приняв алую консула кровь.
А через год был убит при таком же восходе Авроры
Дидий и смертью своей силы умножил врагов.
В тот же день тот же царь там же храм посвятил и Фортуне.
Кто же, однако, тут скрыт в храме под тогой двойной?
Сервий это, но вот почему так лицо его скрыто,
Точно не знает никто, так же не знаю и я.
Верно, богиню брал страх за ее потайные свиданья,
Верно, стыдилась своей связи со смертным она, —
Ибо пылала к царю она неуемной любовью,
Не оставаясь слепой лишь для него одного.
Ночью в свой храм пробиралась она чрез окошко, «фенестру» —
И «Фенестеллой» теперь в Риме ворота зовут.
Так и досель от стыда лик любовника скрыт покрывалом
И голова у царя тогой покрыта двойной.
Или, быть может, верней, что народ, пораженный кончиной
Туллия, был огорчен кроткого смертью вождя
И все сильней и сильней рыдал пред его изваяньем,
Не умолкая, пока тогой он не был прикрыт?
Есть и третья причина, пространной достойная песни,
Хоть и приходится мне сдерживать скачку коней.
Туллия, мужа себе получив ценой преступленья,
Все подстрекала его, так обращаясь к нему:
«Что в том, что оба под стать: моей сестры ты убийца,
Мной был убит твой брат, — коль добродетельны мы?
Ведь и мой муж, и твоя жена остались бы живы,
Если бы мы не рвались к большему руку поднять.
Служат приданым моим голова и царство отцовы:
Если ты муж — моего требуй приданого ты!
Дело царей — убивать. Убей же тестя и царствуй,
Кровью отца моего руки со мной обагрив!»
Этим подвигнутый, он взошел на престол, не венчаясь;
Сел, но во гневе толпа тут за оружье взялась;
Кровь и убийства кругом, старики слабосильные гибнут;
Скипетр тестя схватив, держит гордец его зять.
Под Эсквилинским холмом, перед царским чертогом, убитый,
Окровавленный лежит Сервий на твердой земле.
Дочь на повозке, в отцовский дворец прямиком направляясь,
Гордо и дерзко спешит по середине пути.
Тело увидел царя возница и горько заплакал,
Остановясь. На него грубо прикрикнула дочь:
«Едешь ты или ждешь за почтенье такое расплаты?
Правь и лицо колесом мне ненавистное мни!»
Так и случилось: зовут теперь улицу эту Проклятой,
И остается на ней это навеки клеймо.
Мало того: посмела она, когда время настало,
В храм отцовский вступить — трудно поверить, но так!
Туллий изваянный там, говорят, восседал на престоле —
Тут и прикрыл он себе очи подъятой рукой,
И прозвучал его глас: «Лицо мое скройте от взоров,
Чтобы не встретил мой взгляд мне ненавистную дочь!»
Скрыто одеждой его изваянье: Судьба запрещает
Снять его и говорит так из святыни своей:
«В день, когда Сервия лик впервые откроется людям,
Всякое чувство стыда будет забыто навек».
Поберегитесь одежд запретных касаться, матроны,
Издали, важно служа, произносите мольбы!
Римскою тогой всегда да будет покрыт с головою
Тот, кто по счету седьмой был в нашем городе царь!
Храм сей пылал, но огонь изваянья, однако, не тронул:
Сына тогда своего Мульцибер вызволил сам.
Ибо Окрисией Туллий рожден был от бога Вулкана,
Самой красивой из всех бывших в Корникуле жен.
Ей Танаквиль, совершая с ней вместе по чину обряды,
Лить приказала вино на освященный очаг:
Тут среди пепла мужской детородный член появился, —
Иль показался? Но нет, был он действительно там.
Пленница у очага осталась, а ею зачатый
Сервий был порожден семенем божьим с небес.
Это сам бог указал, когда голова у младенца
Стала сиять и огонь шапкою встал над челом.

В тот же день и тебя, о Дружба, пышно почтила
Ливия, храм твой святой милому мужу даря.
Знай тем не менее, век грядущий, что именно там, где
Ливии портик стоит, высился раньше дворец.
Граду подобен был этот дворец, занимая пространство
Большее, чем у иных есть на земле городов.
Срыт был он вровень с землей, но не потому, что казался
Царским; нет, роскошь его нравам опасна была.
Цезарь готов ведь всегда низвергать такие громады,
Хоть и себя самого этим наследства лишив.
Так он нравы блюдет, ибо лучшего нету примера,
Чем исполнять самому то, что предложено всем.

13 июня. Иды. Малые Квинкватрии

Следующий ничего не дает тебе день для отметки.
В иды Юпитеру свят Непобедимому храм.
Здесь же следует мне о Квинкватриях меньших поведать;
Ты, белокурая, мне в помощь, Минерва, явись!
Флейтщик, скажи, почему у нас по городу бродит?
Маски у нас почему? Длинное платье зачем?
Мне, отложивши копье, Тритония так отвечала
(О, повторить бы точь-в-точь мудрой богини слова!):
«В древности ваши отцы во флейтщиках очень нуждались,
В самой высокой чести были они в старину;
Флейта певала тогда во храмах, певала на играх,
На погребеньях она тоже певала в те дни.
Сладок был флейтщиков труд: хорошо им платили; но после
Вдруг прекратилось совсем это искусство у нас.
Надо прибавить еще, что эдил для торжеств похоронных
До десяти сократил флейтщиков прежних число.
Город оставив, они уходят, как ссыльные, в Тибур:
Тибур ведь в те времена местом для ссылки служил.
Флейта на сцене молчит, и флейты во храмах не слышно,
И погребальный напев не раздается ее.
В Тибуре жил человек, достойный высокого званья,
Был он рабом, а потом вольноотпущенным стал.
Пир на усадьбе своей задает он, толпу музыкантов
Он созывает; на пир все к нему рады прийти.
Ночь наступила, уже вся толпа от вина охмелела,
Как появляется вдруг подговоренный гонец
И говорит: «Распускай ты, хозяин, гостей поскорее:
Вот уж подходит сюда вольную давший тебе!»
Тут собутыльники все, совсем захмелев и шатаясь,
Кое-как с места встают, но на ногах не стоят.
«Прочь! Уходите!» — кричит им хозяин и всех на телегу
Валит, где постлан уже был им тростник и камыш.
Все засыпают, храпя от вина и движенья телеги,
Думая спьяну, что их в Тибур обратно везут.
Через Эсквилии в Рим на рассвете въезжают телеги;
Утро настало — они, въехав на Форум, стоят.
Плавтий же, чтоб обмануть сенат и числом и одеждой,
Тем, кто приехал, велит масками лица закрыть.
К ним он еще и других примешал, и велел он при этом
В длинных одеждах идти, будто и флейтщицы тут.
Думал он так утаить нарушенье приказа коллеги,
Чтоб возвращение в Рим им не вменилось в вину.
Это сошло, и они были в новой одежде на идах,
Пели и, как в старину, начали озорничать».
После рассказа ее я сказал: «Остается узнать мне
Лишь, почему этот день назван Квинкватрами был».
«В марте, — сказала она, — точно так же мой праздник зовется,
Да ведь флейтисты и все главным обязаны мне.
Несколько дырочек я пробуравила первая в дудке,
Чтобы звучала она всею своею длиной.
Звук был хорош, но увидела я в отражении водном,
Как искажает дутье девичьи щеки мои.
«Эта игра не по мне, — я сказала, — прощай, моя дудка!»
И на прибрежный я дерн бросила флейту назад.
Тут ее поднял сатир, подивился, как с ней обращаться,
А как подул, то узнал, что она звук издает.
Пальцами то зажимал он отверстия, то открывал их,
И среди нимф он прослыл как несравненный игрец,
Феба он вызвал на бой. Победил его Феб и, повесив,
Тело ему обнажил, кожу содравши с него.
Все-таки это ведь я открыла для флейтщиков флейту —
Вот почему этот день флейтщики славят как мой».

15 июня

Третий наступит рассвет, и додонская встанет Гиада —
Лоб рогоносный Тельца, несшего Кадма сестру.
Это тот день, когда грязь из храма священного Весты
В море выносит вода Тибра, этрусской реки.
Если ветрам, моряки, доверять, то отдайтесь Зефиру:
Завтра он будет для вас благоприятен в пути.

17 июня

Но, лишь отец Гелиад лучи свои скроет волнами
И оба края небес звездами будут сиять,
Из-под земли вознесет Гириея сын мощные плечи;
А на ближайшую ночь выплывет в небо Дельфин,
Видел Дельфин в старину бегущих и вольсков и эквов
Там, где Альгида склон вдаль простирает поля.
После чего ты, Постумий Туберт, свой триумф подгородный
Справил, въехавши в Рим на белоснежных конях.

19 июня

Только двенадцать дней в этом месяце уж остается,
Но к их числу ты прибавь лишний пока еще день:
Солнце уже Близнецов покидает, и Рак закраснелся;
На Авентинском холме надо Палладу почтить.

20 июня

Вот уже, Лаомедонт, невестка твоя засияла,
Ночь прогоняя; с лугов влажная сходит роса.
Отдан Сумману был храм, говорят, кто б Сумман этот ни был,
В оное время, когда страшен был римлянам Пирр.

21 июня

Лишь Галатея зарю снова примет в отцовские волны
И погрузится земля вновь в безмятежный покой,
Юноша из-под земли, пораженный стрелами деда,
Выйдет, и обе руки змеи ему обовьют.
Ведома Федры любовь, заблужденье известно Тесея:
Он легковерно обрек сына на смерть своего.
Не безнаказанно сын благочестный к Трезену помчался:
Мощный навстречу ему бык устремился из волн,
В ужасе кони, сдержать их бега возница не в силах,
И понеслися они, мчась по скалам и камням.
Падает ниц Ипполит с колесницы, вожжами опутан,
Тело его на земле в клочья искромсано все.
Вот он и дух испустил, к великому гневу Дианы.
«Нечего тут горевать, — сын Корониды сказал, —
Честному юноше жизнь я верну, залечив его раны,
Злую судьбу посрамит мощь моего врачевства».
Зелья он тотчас извлек из ларчика кости слоновой
(Главку усопшему он некогда ими помог
В дни, когда, авгуром быв, искал он целебные травы
И исцелила змею ими другая змея).
Трижды потер ими грудь и трижды сказал он заклятье,
И над землей Ипполит голову поднял, ожив.
В роще, Диктинною скрыт, он под сенью густою деревьев
И в Арицийском потом озере Вирбием стал.
Но и Климен и Клото недовольны: она — новой пряжей,
Он — что унижена так вся его царская власть.
Этим примером смущен Юпитер и молнию мечет
Прямо в того, кто сверх мер высит свое врачевство.
Феб, не ропщи на отца! Он сраженного делает богом —
Из-за тебя он на то, что запрещает, идет.

22 июня

Я не хотел бы, чтоб ты, хоть торопишься, Цезарь, к победе,
Против вещаний теперь двинулся в новый поход.
Пусть и Фламиний тебе, и брега Тразимена напомнят,
Что через птиц подают боги благие совет.
Если ты спросишь, когда привело безрассудство к несчастью,
Точно ответить могу: за десять дней до календ.

23 июня

Далее — радостный день: победил Масинисса Сифакса,
Смерть нашел Гасдрубал от своего же меча.

24 июня

Время уходит, и мы молчаливо с годами стареем,
Дни убегают, и нам их невозможно сдержать:
Вот подоспел уж и день торжества Могучей Фортуны!
Через неделю уже кончится месяц июнь.
Радостно празднуйте день Могучей богини, квириты:
Тибр омывает ей храм, древний подарок царя.
Или пешком, или в быстром челне спешите, не медля,
И во хмелю, не стыдясь, к ночи вернитесь домой.
Пусть ваши лодки в цветах несут собутыльников юных,
Вдоволь напейтесь вина прямо на стрежне реки!
Чтит богиню народ: из народа был храма строитель,
Встав, говорят, из низов, принял он царскую власть.
Это и праздник рабов: здесь Туллием, сыном рабыни,
Храм возведен божеству непостоянному был.

26 июня

От подгородного храма домой возвращаясь, подвыпив
И обращаясь к звездам, некто такое сказал:
«Пояс твой, Орион, и сегодня и, может быть, завтра
Будет незрим, но потом я уж увижу его».
А кабы не был он пьян, он добавил бы к этому вот что:
«Это случится как раз в солнцестояния день».

27 июня

Утром этого дня получили святилище Лары
Там, где умелой рукой множество вьется венков.
Остановителю храм в эту самую пору основан:
Пред Палатинским холмом Ромул поставил его.

29 июня

Столько же в месяце дней, сколько числится Парок, осталось,
Как освятился твой храм, в конной одежде Квирин.

30 июня

День рожденья июльских календ приходится завтра:
О, Пиэриды, прошу, вы завершите мой труд.
Молвите, кто сочетал, Пиэриды, вас с тем, кому в храме,
Хоть неохотно, но все ж мачеха руку дала?
Клио ответила мне: «Именитого храм ты Филиппа
Видишь, от коего род Марция славный вела,
Марция имя свое получила от Анка честного,
А красотою она славному роду равна.
(Так же прекрасна она и ликом своим, и душою,
Родом своим, красотой и прирожденным умом.)
Ты не подумай, что нам не пристало хвалить ее внешность:
Мы и великих богинь славим за их красоту.
Цезаря тетка была потом женою Филиппа,
О госпожа, о жена, дома святого краса!»
Так пела Клио, и ей подпевали ученые сестры,
И благосклонно Алкид с ними на лире бряцал.