Медлителен, уныл, уединен,
От дружеского круга удален,
В краях, где Шельда плещется лениво
Иль По в лугах петляет прихотливо,
Где каринтийский поселянин строг
И путника не пустит на порог,
Где, протянувши окоем пустынный,
Лежит Кампанья брошенной равниной, —
Где б ни был я, каких бы царств ни зрел,
К тебе мой дух из странствия летел;
Прикован к дому цепью растяжимой,
Я с болью к брату рвусь, как одержимый.
Благословен наперсник дней младых —
Хранит его жилище сонм святых.
Благословенным будь, приют убогий,
Где к камельку усадят всех с дороги,
Приют, где легче кажется беда,
Где ждут скитальца отдых и еда,
Где стол обилен, хоть и простоват,
Где льется смех розовощеких чад,
Где радуются шуткам и проказам,
Грустят порой над горестным рассказом,
Где гостю все — отрада и приятство,
Где добротворство — главное богатство.
Но мне не суждена отрада эта.
Влачимы в странствиях, лета расцвета
Велят, чтоб я спешил ретивым шагом
За ускользающим из вида благом.
Оно — как радуга: в лучах смеется,
С небес манит, но в руки не дается.
Иду по свету, сир и нелюдим,
И нет угла, что звал бы я своим.
И здесь, где Альпы высятся стеною,
Я отдаю раздумьям час покоя.
Парит над бурей мой высокий кров,
Открыта взорам тысяча миров:
Озера, веси, долы, реки, грады —
Забавы королей, селян отрады.
Ужель пред чудом, что явил творец,
Роптать способен низменный гордец?
Ужели философский ум презрит
То благо, что сердца животворит?
Схоласт на все взирает свысока —
Для малых сих и малость велика.
Мудрее тот, кто ищет, чист и благ,
Всем человечеством ценимых благ.
О грады славные, чья мощь воспета,
Луга, чьи травы щедро кормит лето,
Озера, чьи колеблемы ветрила,
Стада, чья вязь долины испещрила, —
Ты предо мной, богатый клад земной!
Венец творенья, мир — по праву мой.
Скупец, рассыпав свой несметный клад,
На россыпи стремит счастливый взгляд,
Но, сколь сокровища ни велики,
Горюет, что неполны сундуки, —
Вот так и мной враждебность чувств владеет:
Я рад, что щедрость неба не скудеет,
Но чаще я печален и не рад —
Неполны закрома людских отрад.
Я тщусь найти, пройдя стезей тревог,
Блаженства истинного уголок,
Куда душа, надежд утратив сладость,
Придет, чтоб в счастье ближних черпать радость.
Но брег обетованный где найти?
Болтают все — а знают ли пути?
Твердит холодных стран озябший житель,
Что всех счастливее его обитель,
Хваля сокровища пучин кромешных
И ночи долгие в пирах неспешных;
А голый негр, жарой пустынь томим,
Кичится золотым песком своим,
Теплом реки, палящим солнцем в небе,
Благодаря богов за этот жребий.
Все верные отечества сыны
Не знают лучше собственной страны.
Меж тем, коль все края окинем взглядом
И судьбы всех людей поставим рядом,
Поймем, что поровну Природы милость
Меж человечеством распределилась
И что Искусства распахнули двери
Для всех народов мира в равной мере.
Природы материнская опека
За труд одаривает человека.
Повсюду сыт крестьянин благодарный —
На скалах Идры и на бреге Арно;
Как ни кичится высью горный гребень,
Он обращается в сыпучий щебень.
Искусство шлет нам блага торовато —
Довольство, вольность, честь, торговлю, злато.
Но каждое из них стремится к власти
И все другие склонно рвать на части.
Довольства нет, где вольность и богатство;
Торговля честь склоняет к святотатству.
И каждый край, одно из благ избрав,
На нем основывает свой устав.
Народ излюбленных отрад алкает —
Иные цели рьяно отвергает.
Отрады эти множатся дотоль,
Пока в сердцах не порождают боль.
Чтоб рассужденья эти ясны стали,
Проверим их, обозревая дали.
От дел насущных мысли вдаль умчались —
Сижу, о человечестве печалясь,
Как одинокий куст на склоне голом,
Что вторит ветру вздохом невеселым.
Вдали, где ввысь стремятся Апеннины,
Раскинулась Италия картинно;
Леса шумят, сбегая по нагорьям
Веселым карнавальным многохорьем;
И, привлекая взор, то здесь, то там
Мелькает в куще островерхий храм.
Коль счастье могут дать дары природы,
Счастливей итальянцев нет народа:
Обильные плоды в садах взросли,
Вздымаясь ввысь иль прячась у земли;
Обильные цветы под солнцем жарким
Ласкают взоры многоцветьем ярким,
Обильные растенья красят луг
В краю, где север обнимает юг.
Они — земли беспечные владельцы,
Не ждущие забот от земледельца.
Морского ветра влажные крыла
Разносят ароматы без числа.
Но сердцу мало чувственных услад,
Меж тем лишь ими сей народ богат.
В садах плоды, в полях зерно в достатке,
Но род людской находится в упадке:
В повадках властвуют противоречья —
В союзе с нищетой живет беспечье,
Соседствует с покорностью тщеславье
И с глубиной суждений — легконравье,
В молельщике безбожник истый скрыт,
Раскаявшийся — новый грех таит.
Здесь от пороков разум впал в бессилье,
Их родило былое изобилье —
Еще не столь давно, не сея зла,
В стране торговля вольная цвела.
Ее наказ велел восстать колоннам,
Опять сиять дворцам испепеленным.
Природа заблистала на холсте
Во всей невыразимой теплоте,
И статуй строй, величествен, огромен,
В ту пору зрел в нутре каменоломен,
Пока, гульлива, как зефир ночной,
Не уплыла торговля в край иной.
Оставило богатство, вмиг растаяв,
Без люда грады и без слуг хозяев.
И стало ясно: было не здоровье,
А лишь болезненное полнокровье.
Утрату злата возмещают ныне
Искусствами — обломками гордыни;
В них видеть слабодушные готовы
Замену изобилия былого.
Здесь то и дело развлекает взгляд
Мишурный блеск роскошных кавалькад;
В любви и в благочестье — блеск пустой,
Куда ни глянь — блудница иль святой.
К забавам этим пристрастились нравы:
Довлеют детям детские забавы.
Ни в чьей душе нет благородной цели,
А если есть, то брезжит еле-еле.
Но между тем услады для ничтожеств
Пленяют ум красой своих убожеств.
Под сводом, видевшим великий Рим,
Но иссеченным временем слепым,
Тревожа мертвых посреди руин.
Жилище строит бедный селянин
И, хижине своей убогой рад,
Дивится роскоши былых громад.
Но зри, душа: суровая природа
Растит высокость меж людского рода.
Швейцарцу край достался многотрудный:
Земля тверда и хлеб рождает скудный.
Холмы нагие пищи не родят,
С них сходят в дол лишь воин и булат.
Цветы весны на скалах не цветут,
В разгаре мая зимний ветер лют.
Не полог легкий грудь горы облек —
К ней мрак припал и звезд холодный ток.
Меж тем довольство и сюда пришло,
Переборов природы мрачной зло.
Хоть в бедности крестьянин здесь живет,
Себя он обделенным не зовет.
Он роскоши не видит и обжорства
И жребием доволен без притворства.
К умеренности он во всем привык,
Земля — простых отрад его родник.
Он свеж и бодр поутру, кончив роздых,
Поет, вдыхая грудью горный воздух,
Тревожит глубь реки удой тягучей,
Иль дерзкий плуг свой громоздит над кручей,
Иль ищет норы по следам в снегу
И бой дает косматому врагу.
А ввечеру, окончив труд дневной,
Сидит монархом в хижине родной,
С улыбкой обращает ясный взгляд
На радостные лица милых чад;
Жена достатком скромности горда:
Сияет утварь и вкусна еда.
Зашедший путник с радостью готов
Рассказом заплатить за стол и кров.
Все блага, что природа посылает,
Любовь к отечеству усугубляют.
И беды у швейцарца за порогом
Дают довольство в жребии убогом.
Сколь дорог кров, покой душе дарящий,
Сколь дорог холм, в круженье бурь глядящий!
Дитя, пугающие слыша звуки,
Вкруг матери тесней сжимает руки —
Так злобный ветер и ночной обвал
К родным горам швейцарца привязал.
Вот все отрады бедных состояний —
Сколь мало нужд, сколь узок круг желаний!
Но множить им хвалы умно навряд —
Желаний мало, мало и отрад:
Желанье, в грудь вселившее горенье,
Несет отраду в удовлетворенье.
Здесь угожденье вовсе не в чести,
Ведь вожделенье держат взаперти;
Здесь не умеют в пресыщенье чувства
В покой истомы всыпать соль искусства;
Здесь в грубых душах не играют силы,
Что сладкой дрожью будоражат жилы.
Вся жизнь тиха, как тлеющее пламя,
Что не раздуто сильными страстями.
Восторг в сердцах коль вспыхнет, на беду,
Так разве в праздник, только раз в году,
Но уж тогда в таком избытке бьет,
Что радости на нет разгул сведет.
У горцев грубы не одни забавы:
Низки отрады — низменны и нравы.
Здесь от отцов к сынам, уж так ведется,
Повадка грубая передается.
Здесь дружбы и любви благие стрелы
Души не могут ранить загрубелой.
Суровым доблестям приют дала,
Как и орлам, высокая скала.
А нравам мягким, по природе склонным
К отрадам жизни боле утонченным,
Что взяли за привычку без труда
Развеивать печали без следа,
Здесь места нет — и мчатся прочь от бури
Порхать на лоне ласковой лазури.
Так устремлюсь туда, где мягче нравы —
Вот Франции долины и дубравы.
О светлый край, веселый и привольный,
Довольный всеми, сам собой довольный!
Я на себе твои изведал чары,
Свища на флейте у брегов Луары.
Чредой стояли вязы у реки;
Свежи, от волн летели ветерки.
Как ни старался я, свирели глас
Звучал не в лад, расстраивая пляс.
Но все нехитрым песенкам дивились
И, про жару забывши, веселились.
Здесь издавна старушка и девица
Умели и любили веселиться;
И старец, танцам отдавая дань,
И в шестьдесят резвился, словно лань.
Бездумие — для Франции кумир,
И, праздно занят, ненадежен мир —
Молву он удостоил пьедестала,
Поскольку честь основой нравов стала.
Снискать хвалу заслугой настоящей
Иль даже славой мнимой, преходящей —
Здесь в этом видят честь. По всей стране
Летит она, как рыцарь на коне,
К дворцам, к селеньям, к ратным станам едет —
И вот уж каждый похвалою бредит;
Все угождают, ищут угожденья,
За все даянья ждут вознагражденья,
Пока блаженства мнимого обличье
Не придает им внешнего величья.
Ужели путь сей легкий — не беспутство?
Умы подтачивает безрассудство,
Ведь к похвалам столь сильное пристрастье
Лишает мысль ее законной власти.
И, ослабев, душа отрады ждет
Лишь от других и к ним безвольно льнет.
Здесь хвастовство в венце цветистых слов
Алкает пошлой похвалы глупцов,
Тщеславье не скрывает сути мелкой,
Украсив платье медною отделкой.
Здесь нищенство выманивает злато,
Чтоб раз в году устроить пир богатый.
В плену у моды прихотливый ум,
И самохвальства не смолкает шум.
Но вдаль мечта летит, в предел иной —
Голландия лежит передо мной.
Вот терпеливые ее сыны
Глядят на мощный ход морской волны
И, сдерживая бездны произвол,
Возводят величавый долгий мол.
И, словно под рукой усердной дом,
Встает скрепленный прочно волнолом
И тянет длани в океанский зев,
Прибрежной полосою завладев.
И, каменной громадой обуздан,
Земные чуда видит океан —
Цветущий дол, медлительный канал,
Брег в купах ветел, парус и причал,
Толпу торгующих, поля, сады —
Работы человеческой плоды.
Но к почве, отвоеванной у вод,
С чрезмерным трудолюбьем льнет народ;
Здесь бурной предприимчивости пыл
Корыстолюбие в умах взрастил.
Здесь в благах изобилья нет нехватки —
И беды от богатства в предостатке.
Довольство в людях утончает чувства,
Родит изысканность, плодит искусства, —
Все это видимость: коль вглубь взглянуть,
Ум различит убийственную суть —
Все лишь обман, все алчности дела;
Свобода здесь и та на торг пошла.
Ей места нет, где всеми правит злато:
Бедняк продаст, а купит лишь богатый.
Страна рабов, тиранов самовластных,
Позорная могила для несчастных,
К покорности привыкших без укора,
Как к бурям безучастные озера.
Здесь ныне смелость и бесстрашье редки,
Меж тем просты и вольны были предки:
Война в груди, свободой лоб увит —
Сколь непохож на них сегодня бритт!
Британия! Услышав этот звук,
Мой дух летит на твой цветущий луг,
К полянам, что долин аркадских краше,
К озерам чистым, чьи глубоки чаши.
Там сладостны и мягки дуновенья,
Напевно струй чуть слышное теченье,
Умеренность и тишина во всем,
А к крайностям лишь человек влеком.
Рассудочность — прямых умов отличье,
И цели дерзкие полны величья.
Во взгляде пыл, в осанке непокорство;
Вот люди истинные, без притворства,
Одетые на моду без оглядки,
Чьи мысли высоки, просты повадки,
Души природной смелостью сильны,
Законам справедливости верны, —
Здесь с ними даже селянин знаком
И человека чтит в себе самом.
О Вольность, не твои ли это блага?
К твоим даяньям неизбывна тяга.
Благословенны были наши деды,
Но даже Вольность взращивает беды:
Свободолюбье бритт донельзя любит,
Чем сук, на коем сам сидит он, рубит:
Закрылся каждый в собственной скорлупке,
Общественные скрепы стали хрупки.
Из лордов каждый — сам себе глава,
И склонность к единенью в нем мертва;
Природных уз лишился род людской;
Взъярившись, ум на ум идет войной.
Броженье зарождается, и клики,
Что ввергнуты в темницу, множат крики,
И честолюбье, сдавлено тисками,
В своих глубинах раздувает пламя,
Доколе, исчерпав благие свойства,
Не станет ветхим общее устройство,
Доколь, остановив привычный ход,
Безумие колеса не зажжет.
Все это так — но хуже беды есть:
Поскольку сникли долг, любовь и честь,
От ложных уз богатства и закона
Никто не спасся, силой принужденный.
Все тянут только к ним свои ладони,
Талант убит, достоинство в загоне,
И мнится мне, не за горами час,
Когда, очарования лишась,
Страна учености, пестунья воинств,
Где страсть к отчизне чтут венцом достоинств,
Где короли трудиться не боялись,
Поэты только лавров домогались,
Себя вертепом сребролюбья явит
И разум, трон и доблесть обезглавит.
Кто скажет, что клеймлю Свободы дух,
Что властелинам лестью нежу слух?
Ты, истина, душой моею правь,
От низких помыслов меня избавь!
О Вольность, на твоем пути не нов
Разящий меч владык и черни рев,
Ты — как цветок, которому немилы
И небреженье и любовь светила,
Хоть можешь бурям противостоять —
Но мощь цветенья ты должна унять.
Нас учит опыт: править должен тот,
Кто мыслит, тем, кто в поте спину гнет.
Достигнет Вольность цели, если бремя
Распределится поровну меж всеми,
Ведь, тяжким став, один какой-то слой
Все прочие разрушит под собой.
Тот к правде глух, кто вольностью считает,
Когда, возвысясь, горстка процветает.
Я смирен духом и бросаюсь в бой
Лишь в миг, когда опасность предо мной,
Когда вожди лишают прав владыку,
Чтобы упрочить собственную клику
И, сговорившись, возгласить свободу,
Чтоб пользоваться ей себе в угоду.
Служители Фемиды с ложным жаром
Находят оправданье новым карам;
Законы угнетают бедный люд,
Богатые — законы издают;
Богатством стран, чьи дики племена,
Плодит рабов корыстная страна;
Страх, жалость, возмущение растут,
И рвется сердце из постыдных пут,
И в лютом страхе за свою страну,
Восславив трон, смутьянов прокляну.
И ты, мой брат, спеши тот час проклясть,
Когда монарха пошатнулась власть
И честолюбье, отравляя нравы,
На первенство дало богатству право.
Не здесь ли сребролюбие меняло
Сынов достойнейших на блеск металла?
Торопят нищету победы злата —
Так свечи в ярких искрах тьмой чреваты.
Не здесь ли роскошь, бредя громкой славой,
Ведет безлюдье в свите величавой
И в оживленные недавно веси
Вступает плавною походкой спеси?
Не здесь ли барской алчности приказ
Нес деревням разруху, не стыдясь?
Отцов семейств, и старцев, и вдовиц,
И чад невинных, и отроковиц
Из дома гонят, и чредой печальной
Они влекутся в край чужой и дальный,
Где средь глухих болот течет Освего,
Где Ниагара мчится вниз с разбега.
И, может быть, влачится ныне странник
Дорогой трудной, сквозь густой ольшаник,
Где с человеком зверь невзгоды делит,
Индеец смуглый стрелы смерти целит;
Там в черном небе туч кружится стая,
И лес в округе мечется, стеная, —
Изгнанник бедный молится в пути,
Равно страшась и медлить и идти,
К отчизне славной устремляет взгляд,
И раны жалости мой дух язвят.
О, тщетны, тщетны поиски блаженства,
Лишь в мыслях мы рисуем совершенство:
К чему я мира и отрад не знал
И смысл в устройстве государств искал?
Везде, будь на престоле злой тиран,
Будь властелин законом обуздан,
В судьбе людской сколь неприметна роль,
Что мнят играть закон или король!
Везде мы вверены себе самим
И сами счастие свое творим:
Мы чужды бурь, жилище — наш оплот,
Покойно жизнь домашняя течет.
Топор, колесование, тиски,
Дамьена одр стальной, венец Луки
Нам, малым сим, изведать не придется.
Нам разум, вера, совесть остается.
