Госпоже Банбери
Милостивая государыня,
я читал Ваше послание со всей снисходительностью, какую только может допустить критическое беспристрастие, однако нашел в нем столь много поводов для возражения и негодования, что я, право, вряд ли могу ответить на него достаточно серьезно. Я не настолько невежествен, сударыня, чтобы не заметить в этом послании множество сарказмов, а также и солецизмов. (Солецизм являет собою слово, образованное от названия построенного Солоном города Солеиса в Аттике, где живут греки, и применяется оно так же, как мы применяем слово «киддерминстер» для обозначения занавесей по городу с тем же названием; однако, кажется мне, это тот род знаний, к которому Вы не имеете вкуса.) Итак, сударыня, я нашел там множество сарказмов и солецизмов. Однако, чтобы не показаться недоброжелательным брюзгой, я позволю себе привести Ваши собственные слова, снабдив их своими замечаниями.
Мой добрый Доктор, просит вас наш тесный круг —
Наденьте ваш весенний бархатный сюртук,
Чтобы январский бал открыть, явившись вдруг.
Скажите, сударыня, где это Вы видели эпитет «добрый» в сочетании с титулом Доктор? Ежели бы Вы назвали меня «ученейшим», или «почтеннейшим», или «благороднейшим Доктором», это было бы позволительно, ибо слова эти относятся к моему ремеслу. Однако не стану придираться к сущим пустякам. Вы упоминаете мой «весенний бархатный сюртук» и советуете надеть его на Новый год, иначе говоря, когда зима в разгаре. Весенний наряд в средине зимы!!! Уж это было бы воистину солецизмом. Но чтобы усилить несоответствие, в другой части Вашего послания Вы называете меня щеголем. Но в том или в другом случае Вы должны ошибаться. Ежели я действительно щеголь, то мне и в голову никогда бы не пришло носить весенний сюртук в январе, а ежели я не щеголь, зачем же Вы тогда… Я думаю, заканчивать мою мысль не стоит труда. Теперь позвольте мне перейти к двум следующим строчкам, которые производят довольно странное впечатление:
Возьмите и парик, что нынче фаты носят,
Чтоб в танце закружить девиц, что сено косят.
Насколько бессмысленно косить сено на Рождество, мне кажется, понятно даже Вам самой, ведь далее Вы говорите, что сестрица Ваша будет смеяться — ей действительно есть от чего умирать со смеху. У римлян было выражение для пренебрежительного смеха: «Naso contemnere adunco», что означает «смеяться с кривым носом». Она вполне может смеяться над Вами, воспользовавшись способом древних, ежели сочтет это подходящим. Но теперь я касаюсь самого несообразного из всех несообразных предложений — я имею в виду предложение слушаться советов Ваших и Вашей сестрицы при игре в мушку. Самонадеянность, явствующая из этой пропозиции, выводит мое негодование за пределы прозы; она зажигает во мне страсть к стихотворству и возмущение одновременно. Мне слушаться советов? И от кого! Ну так слушайте.
Все это серьезно, совсем не игрушки.
Итак, подобрались партнеры для мушки.
Компания шутит, учтиво-мила,
Уставясь на банк посредине стола.
И карты сдают, и от злости я нем:
Ни разу, ни разу не выпал мне Пэм.
И ставку плачу я, и щеки пылают,
А хищники пульку к рукам прибирают.
Я злюсь не на шутку, но сдержан и тих —
Мечтаю, чтоб смелость взыграла в других.
Но, сидя в спокойствии впрямь олимпийском,
Они не желают потешиться риском.
Напрасно браню я холодный расчет,
Напрасно я смелость хвалю наперед,
Проклятья и льстивые речи — впустую.
«А вы, миссис Банбери?» — «Сэр, я пасую».
«А что же мисс Хорнек? Поставьте без дрожи!»
«Ну что вы! Пожалуй, пасую я тоже».
И Банбери злится, и я раздражен
Учтивостью сих осмотрительных жен,
Вздыхаю и в горле я чувствую ком —
Но вот от отчаянья делаюсь львом.
И ставит на все мой взыгравший азарт,
На пульку нацелившись. «Дайте пять карт!»
«Ах, Доктор, — кричат они, — так бы вначале!
Вы пульку сорвете! — Ах, вы проиграли!»
Терпенья лишась и надежды последней,
Прошу я совета у дамы соседней:
«Сударыня, вы ль не поможете мне!
Не лучше ль поставить на пульку вдвойне?»
«Советую, — дама кричит, — не зевайте!
Ах, вы проиграли! И деньги давайте!»
Я снова дерзаю, подобен герою,
Но миг — и уж нет ни гроша за душою.
И ныне спрошу я, задетый обидой:
О дамы, знакомые с нашей Фемидой,
Ужели злодейства, что с вашими сходны,
Не видывал Филдинга суд благородный?
Советы давать, что пусты и обманны, —
Не все ли равно, что обчистить карманы?
Я вас, как карманниц, могу, безусловно,
К ответу привлечь по статье уголовной.
К суду вас, в Олд-Бейли, другим в назиданье,
На радость себе — о, мечтанья, мечтанья!
Итак, на скамье восседаете вы,
Пред вами букеты пахучей травы,
А лица искусно укрыли чепцы —
Но шляп не потерпят Фемиды жрецы.
Прокатится гул удивления в зале:
«Ах, в чем их винят?» — «Их за кражей застали».
«Кого ж обокрали красавицы эти?»
«Как будто бы Доктора, слышал я в свете».
«Вот этого мужа с возвышенным взглядом.
Но с видом престранным стоящего рядом?»
«Да, этого». — «Катится нравственность наша!
Я в жизни преступниц не видывал краше!»
И ваши друзья, как один, опечалятся
И будут молить над несчастными сжалиться.
Прибегнет сэр Чарлз к недостойной защите:
«Ах, доктор, сколь юны они, поглядите!»
«Тем хуже, — отвечу я крайне прохладно, —
Пусть смолоду будет им красть неповадно».
«Взгляните, как прелестью нежной чаруют!»
«Чаруют-то пусть, но зачем же воруют?»
«Но где справедливость? Молю о прощенье!»
«При чем справедливость? Я жду возмещенья!
Эдмонтонский приход предлагает мне сорок фунтов, приход Святого Леонарда в Шордиче — сорок фунтов, Тайбернский приход — сорок фунтов; все эти деньги будут моими, ежели я буду настаивать на своем обвинении!»
«Могли бы на этом попасться вы сами, —
Ах, доктор, ужель вы откажете даме?»
Растроган, на этом поставлю я точку —
За десять наличными, десять — в рассрочку.
Я призываю Вас ответить мне на это послание — скажу сразу, Вы будете не в силах. Удар слишком силен. А теперь об остальных строчках Вашего письма. Итак — однако, мне потребуется слишком много места. Пожалуй, я предпочту обсудить оставшееся в Бартоне как-нибудь на той неделе. Я нисколько Вас не ценю!
О. Г.
