Вот часовой, обставленный тулупом — Ольга Ермолаева

Вот часовой, обставленный тулупом,
у КПП; стоймя в снегу лопата;
тот с гречкою котёл, тот с рыбным супом,
в обитой жестью кухоньке стройбата.
Терпеть — неразогбенным и бездумным…
На праздник здесь пельмени-самолепки.
Так говорят с глухим и слабоумным,
как с салабоном говорят в учебке.
Бездумным: безгранично и упорно
ждать, как на запасном пути — вагоны…
Слежавшаяся, выцветшая форма;
совсем недалеко укрепрайоны.
Соседних сопок ржавчатая охра
с кипрейной — к ветру! — роскошью заката:
огнём морковным ослепляют окна
общаги офицерской, медсанбата.
Все лица пальцев, полные вниманья,
там, в валенках, зажаты, сиротливы.
Как передать объёмный клуб дыханья,
его корпускулярность и разрывы?.
Не вспоминать про плитку в станиоле,
про вкус её — кофейный, нет, ванильный…
С пятком консервных банок в солидоле
тоскуя, дембеля гудят в гладильной.
Всю ночь (в казарме сонной — запах пота,
снов золотые протоплазмы, блямбы)
на проводах мотается у входа
решётчатый стакан висячей лампы.
Дурят, смещаясь, оружейки стены,
рябит, двоится яблонька в извёстке,
всё снится гибель Солнечной системы,
и вспышки пчёл, и сам на треть из воска,
здесь в валенки вмерзающий, недвижный,
как Ерофей Хабаров у вокзала…
Тяжёлой сумкой снег цепляя пышный
на волю повариха почесала…
И что там письма, в гарнизоне бляди,
товарищ старшина пёсьеголовый, —
дожить, дошкандыбать, смести не глядя
всё, что поставят — в как его? — в столовой…
Что детство, чай с малиной, дрянь касторки,
пред зверской жаркой зыбкостью матраца?.
…Чуть свет, оскриплым строем от каптёрки
отправятся взвода на чистку трассы.