Хороводы вакханок в экстазе,
Фавна к нимфе копытца несут…
Хорошо, как рисунок на вазе,
Но для лирики — чистый абсурд!
Лишь небесная страсть остается
В песнях вечной. (Лаура, живи!)
Существует, но вряд ли поется
Земноводная грубость любви.
Кто там в рощу так робко прокрался?
Притаился под сенью ветвей?
Пой!— пока на балкон не взобрался,
Не назвал Инезилью своей!
Пой — пока, по искусства законам,
Девять Муз во главе с Купидоном
Девять шелковых лестниц совьют…
Серенады поют — под балконом.
На балконах — уже не поют!
И, тем паче, с высот геликонов
Тот сорвется, кто тайны притонов
С гордым видом выносит на суд.
(Вас на пуговицы переплавят,
Сир! А пуговицы — пропьют!
Кто же карту краплёную славит?!
Спрячь ее, незадачливый плут!)
Очень многое, так мне сдается,
Существует, но — нет!— не поется.
Грусть поется, поется разлука,
Упованием песня жива.
Но у блуда нет вещего звука.
(Что поделаешь!— жизнь такова.)
Только тот, кто любви своей силой
За возлюбленной тенью в Аид
Мог спуститься, тот песню для милой
В неподкупных веках сохранит.
Коль же скоро во всяком напеве
Похоть та же и разницы нет,
То за что же вакханками в гневе
Был растерзан великий поэт?
Жизнь — цветок. Ей закон — аромат.
Не ищи же, теряясь по сортам,
Божью искру в Калачестве тертом,
Друг мечты и романтики брат!
Пой — цепляясь на лестничном шелке;
Пой — пока твои мысли невинны
И пока на губах молоко
Не обсохло…
Пути твои долги,
Твои лестницы — длинны-предлинны,
Твой балкон — высоко, высоко…
