Глухонемая девочка Анита,
Меня увидев, бросилась ко мне.
Ручонками колени обхватила
И головой барашковой, шерстистой
Потерлась о пальто… И, вдруг лицо
Вверх запрокинув, распахнула мне
И что-то длинно, длинно промычала.
Я наклонился. Тронуло лицо
Младенческое, влажное дыханье,
И темные, масличные глаза
Незамутненной радостью струились.
Кто я? Что я? Знакомый человек.
Возможность приложения любви.
Возможность промычать ее блаженно.
Желанье головенкой потереться.
Как бы заложенное в каждой пряди
Крутой, барашковой, свалявшейся слегка.
И благодарное рыдание во мне
Вдруг поднялось, и горло запрудило,
И смерзлось в нем, не вырвавшись наружу.
Глухонемая боль, вернее, хуже.
То, что от боли остается там, на дне…
Как горько все, любимая, как горько…
Бессмысленная сладость поцелуев,
Которыми любви заткнули рот.
…Любовь — тоннель, что роют с двух сторон.
Не так ли вор в чужой квартире ночью,
Не смея свет зажечь, торопится, спешит
И, спичками все чиркая, хватает
Бессмысленные вещи. В том числе
И те, что выдадут его потом при свете.
Когда любовь не окрыляет зренья,
Когда любовь не расширяет совесть.
Когда она самообслуга страсти,
Пускай двоих, она ничуть не лучше.
Гораздо хуже одинокой, той…
Была привязанность, как рок или, точней, как рак…
Глухонемая девочка Анита,
Как много горьких мыслей пронеслось.
Когда младенческое влажное дыханье
И ясное, как божий звук, мычанье
Мне ясно озарило жизнь мою!
Ты, и не жившая, что знаешь ты о жизни?
Не слышавшая этот мир ни разу.
Не говорившая на нашем языке.
Откуда понимаешь все, что надо?
Ты славная, ты вечная догадка,
Что в этом нету никакого чуда.
Мы с замыслом прекрасным рождены,
Но чудо — пронести его до смерти.
Добро — внутри. Но страшен мир наружный,
И страшен жест ограбленной души.
Ладонями прикрытое лицо:
Не говорить, не думать, не смотреть!
