О смертных безрассудные усилья!
Как скудоумен всякий силлогизм,
Который пригнетает ваши крылья
Кто разбирал закон, кто — афоризм,
Кто к степеням священства шел ревниво,
Кто к власти чрез насилье иль софизм,
Кого манил разбой, кого — нажива,
Кто, в наслажденья тела погружен,
Изнемогал, а кто дремал лениво,
В то время как, от смуты отрешен,
Я с Беатриче в небесах далече
Такой великой славой был почтен.
Как только каждый прокружил до встречи
С той точкой круга, где он прежде был,
Все утвердились, как в светильнях свечи.
И светоч, что со мною говорил,
Вновь подал голос из своей средины
И, улыбаясь, ярче засветил:
«Как мне сияет луч его единый,
Так, вечным Светом очи напоя,
Твоих раздумий вижу я причины.
Ты ждешь, недоуменный, чтобы я
Тебе раскрыл пространней, чем вначале,
Дабы могла постичь их мысль твоя,
Мои слова, что «Тук найдут», и дале,
Где я сказал: «Не восставал второй»:
Здесь надо, чтоб мы строго различали.
Небесный промысл, правящий землей
С премудростью, в которой всякий бренный
Мутится взор, сраженный глубиной,
Дабы на зов любимого священный
Невеста жениха, который с ней
В стенаньях кровью обручен блаженной,
Уверенней спешила и верней,
Как в этом, так и в том руководима,
Определил ей в помощь двух вождей.
Один пылал пыланьем серафима;
В другом казалась мудрость так светла,
Что он блистал сияньем херувима.
Лишь одного прославлю я дела,
Но чтит двоих речь об одном ведущий,
Затем что цель их общею была.
Промеж Тупино и водой, текущей
С Убальдом облюбованных высот,
Горы высокой сходит склон цветущий
И на Перуджу зной и холод шлет
В Ворота Солнца; а за ним, стеная,
Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнет.
На этом склоне, там, где он, ломая,
Смягчает кручу, солнце в мир взошло,
Как всходит это, в Ганге возникая;
Чтоб это место имя обрело,
«Ашези» — слишком мало бы сказало;
Скажи «Восток», чтоб точно подошло.
Оно, хотя еще недавно встало,
Своей великой силой кое в чем
Уже земле заметно помогало.
Он юношей вступил в войну с отцом
За женщину, не призванную к счастью:
Ее, как смерть, впускать не любят в дом;
И, перед должною духовной властью
Et coram patre с нею обручась,
Любил ее, что день, то с большей страстью.
Она, супруга первого лишась,
Тысячелетье с лишним, в доле темной,
Вплоть до него любви не дождалась;
Хоть ведали, что в хижине укромной,
Где жил Амикл, не дрогнула она
Пред тем, кого страшился мир огромный,
И так была отважна и верна,
Что, где Мария ждать внизу осталась,
К Христу на крест взошла рыдать одна.
Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,
Знай, что Франциском этот был жених
И Нищетой невеста называлась.
При виде счастья и согласья их,
Любовь, умильный взгляд и удивленье
Рождали много помыслов святых.
Бернарда первым обуяло рвенье,
И он, разутый, вслед спеша, был рад
Столь дивное настичь упокоенье.
О, дар обильный, о, безвестный клад!
Эгидий бос, и бос Сильвестр, ступая
Вслед жениху; так дева манит взгляд!
Отец и пестун из родного края
Уходит с нею, теми окружен,
Чей стан уже стянула вервь простая;
Вежд не потупив оттого, что он-
Сын Пьетро Бернардоне и по платью
И по лицу к презреннейшим причтен,
Он царственно все то, что движет братью,
Раскрыл пред Иннокентием, и тот
Устав скрепил им первою печатью.
Когда разросся бедненький народ
Вокруг того, чья жизнь столь знаменита.
Что славу ей лишь небо воспоет,
Дух повелел, чтоб вновь была повита
Короной, из Гонориевых рук,
Святая воля их архимандрита.
Когда же он, томимый жаждой мук,
Перед лицом надменного султана
Христа восславил и Христовых слуг,
Но увидал, что учит слишком рано
Незрелых, и вернулся, чтоб во зле
Не чахла италийская поляна, —
На Тибр и Арно рознящей скале
Приняв Христа последние печати,
Он их носил два года на земле.
Когда даритель столькой благодати
Вознес того, кто захотел таким
Смиренным быть, к им заслуженной плате,
Он братьям, как наследникам своим,
Возлюбленную поручил всецело,
Хранить ей верность завещая им;
Единственно из рук ее хотела
Его душа в чертог свой отойти,
Иного гроба не избрав для тела.
Суди ж, каков был тот, кто с ним вести
Достоин был вдвоем ладью Петрову
Средь волн морских по верному пути!
Он нашей братьи положил основу;
И тот, как видишь, грузит добрый груз,
Кто с ним идет, его послушный слову.
Но у овец его явился вкус
К другому корму, и для них надежней
Отыскивать вразброд запретный кус.
И чем ослушней и неосторожней
Их стадо разбредется, кто куда,
Тем у вернувшихся сосцы порожней.
Есть и такие, что, боясь вреда,
Теснятся к пастуху; но их так мало,
Что холст для ряс в запасе есть всегда.
И если внятно речь моя звучала
И ты вослед ей со вниманьем шел
И помнишь то, что я сказал сначала,
Ты часть искомого теперь обрел;
Ты видишь, как на щепки ствол сечется
И почему я оговорку ввел:
«Где тук найдут все те, кто не собьется».
