Меланида — Александр Сумароков

Дни зимнія прошли, на паствѣ нѣтъ мороза,
Выходитъ изъ пучка едва прекрасна роза,
Едва зѣленостью покрылися лѣса,
И обнаженныя одѣлись древеса,
Едва очистились, по льдамъ, отъ грязи воды,
Зефиры на луга, пастушки въ короводы.
Со Меланидой взросъ Акантъ съ ней бывъ всегда,
Да съ ней не говорилъ любовно никогда;
Но вдругъ онъ нѣкогда нечаннно смутился,
Не зная самъ тово: что ею онъ прельстился.
Сбираясь многи дни къ побѣдѣ сей Еротъ:
На крыльяхъ вѣтра онъ летѣлъ во короводъ.
Къ тому способствуетъ ему весна и Флора,
А паче Граціи и съ ними Терпсихора.
И какъ въ очахъ огонь любовный заблисталъ,
Пастушки своея Акантъ чужаться сталъ.
На всѣ онъ спросы ей печально отвѣчаетъ:
Вседневно ето въ немъ пастушка примѣчаетъ,
И послѣ на нево сердиться начала.
Какую я тебѣ причину подала,
И чѣмъ передъ тобой я нынѣ провинилась,
Что вся твоя душа ко мнѣ перемѣнилась?
Несмѣлый ей Акантъ то таинство таитъ.
Нѣтъ, нѣтъ, скажи, она упорно въ томъ стоитъ,
Коль я тебѣ скажу; такъ будучи ли безспорна.
Колико ты теперь во спросѣ семъ упорна?
Не то ли? Нѣкогда, не помню въ день какой,
Собачку я твою ударила рукой
Какъ бросяся она ягненка испугала?
Вить етимъ я тебя Акантъ не обругала,
Могло ль бы то смутить досадою меня,
И сталъ ли бъ отъ того крушиться я стеня!
Или что зяблицу твою взяла во клѣткѣ.
Которая была повѣшена на вѣткѣ?
Владѣй ты зяблицей: и, то прощаю я;
На что и клѣтка мнѣ и зяблица моя?
Внимай ты таинство; да только не сердися:
А паче и того, внимай и не зардися.
Молчи! Ты хочешь мнѣ сказати о любви.
Тобой пылаетъ огнь во всей моей крови.
Не кажетъ пастуху за ето гнѣвна вида,
Хотя и прочь пошла вздохнувша Меланида.
Тихъ вѣчоръ наступилъ, вѣчорняя заря,
Багрила небеса надъ рощами горя;
Лучи пылающа свѣтила не сіяли,
И овцы вшедшія въ загоны не блѣяли:
Аканта жаръ любви къ красавицѣ ведетъ:
Наполненъ онъ туда надеждою идетъ:
Какъ рѣчка быстрая по камешкамъ крутится,
И рѣзко бѣгучи играюща катится,
Въ такой стремительной и свѣжей быстротѣ,
Влюбившійся Акантъ спѣшитъ ко красотѣ.
Нашель: она ево хотя не ненавидитъ,
Но прежней живности въ пастушкѣ онъ не видить;
На сердцѣ у нея любовь, на мысли стыдъ,
Одно пріятно ей, другое духъ томитъ.
Хотя любовница была и не привѣтна,
Любовь ея къ нему со всѣмъ была примѣтна.
Никакъ дражайшая ты грудь мою плѣня,
И тайну вывѣдавъ сердита на меня?
Не будешь никогда Акантъ ты мнѣ противенъ;
Такъ что же здѣлано, что твой такъ духъ унывенъ?
Ахъ, чѣмъ твою, ахъ, чѣмъ я дружбу заплачу!
Не вѣдаю сама чево теперь хочу.
Отказъ за всю твою любовь тебѣ нахаленъ:
Досаду принесеть и будешь ты печаленъ:
А естьли ласку я тебѣ употреблю,
И выговорю то, что я тебя люблю;
Ты будешь требовать — люблю, не требуй болѣ!
Пастушка! Можетъ ли пріятно то быть поле,
Въ которомъ мягкихъ травъ не видно никогда,
И наводняетъ лугъ весь мутная вода?
Сухая вить весна не можетъ быть успѣшна,
Сухая и любовь не можетъ быть утѣшна.
Въ какой я слабости Акантъ тебѣ кажусь!
Не только рощи сей, сама себя стыжусь.
Прекрасная уже день клонится ко нощи;
Способствуетъ намъ мракъ и густота сей рощи.
Пойдемъ туда — постой — что дѣлать будемъ тамъ?
Тамъ будомъ дѣлать мы то что угодно намъ.
Колико ты Акантъ и дерзокъ и безстыденъ!
Но ахъ, ужо мой рокъ, мнѣ рокъ уже мой виденъ.
Пойди дражайшая и простуди мнѣ кровь;
Увы! — умѣръ мой стыдъ, горячая любовь!
Предходитъ онъ: она идетъ ево слѣдами,
Какъ ходятъ пастухи къ потоку за стадами.
Сопротивляется и тамъ она еще,
Хотя и вѣдая, что то уже вотще,
Но скоро кончилось пастушкино прещенье,
И слѣдуетъ ему обѣихъ восхищенье.